в ней ничего не говорилось о членах семей осужденных за государственную измену, шпионаж, работу в немецких карательных или административных органах или отступление вместе с вермахтом. К июню 1942 года НКВД уже выявил на освобожденных территориях 37 350 человек, подпадавших под эту категорию, главным образом женщин и детей[1274]. 24 июня ГКО в ответ на запрос ростовского партийного секретаря постановил, что взрослые члены семей лиц (гражданских или военных), осужденных и приговоренных к смерти лично или заочно судом или Особым совещанием НКВД по обвинению в шпионаже, службе немцам или переходе на сторону врага, должны быть отправлены в ссылку на пять лет. «Членами семей» считались «отец, мать, муж, жена, сыновья, дочери, братья и сестры, если они жили совместно с изменником Родине или находились на его иждивении». Так как было ясно, что члены семьи необязательно едины в своем отношении к власти, для тех, кто служил в Красной армии, помогал ей или партизанам либо был награжден советскими орденами и медалями, делалось исключение[1275]. Однако в июне 1942 года Красная армия все еще отступала. Хотя постановление оговаривало меры, которые следовало принять в отношении коллаборантов и членов их семей, оно было принято не столько в ответ на значительное количество реальных коллаборантов, сколько ради устрашения потенциальных на территориях, находившихся под угрозой оккупации. Советское руководство пока имело смутные представления о действительном количестве таких людей на уже оккупированных территориях и степени тяжести их преступлений.

Массовые аресты и преследования коллаборантов по-настоящему начались после победы под Сталинградом. 2 февраля 1943 года, когда сдался немецкий фельдмаршал Фридрих Паулюс, отряды НКВД и военных начали арестовывать тех, кто работал на немцев или выдавал им партизан, советских работников или членов партии. Аналогичные процессы последовали весной и летом 1943 года после освобождения Ростова, Ставрополя, Краснодара и других регионов. В апреле ЦК объявил о создании Наркомата государственной безопасности (НКГБ), обособленного от НКВД и занимающегося исключительно выявлением шпионов, диверсантов и антисоветских элементов[1276]. В тот же месяц Верховный Совет постановил, что после обнаружения на освобожденных территориях неслыханных зверств, совершенных отрядами полиции, гестапо, начальниками лагерей и бургомистрами, немецко-фашистские преступники, виновные в убийствах и пытках мирных советских граждан и солдат Красной армии, подлежат смертной казни через повешение наряду со шпионами и изменниками родине. Их местных сообщников приговаривали к каторжным работам на срок от пятнадцати до двадцати лет. Судить преступников поручено было военно-полевым судам, а приговоры приводить в исполнение публично, на глазах у народа[1277]. Государство организовало первый публичный суд над военными преступниками в Краснодаре в июле 1943 года, более чем за два года до Нюрнбергского процесса. Одиннадцать мужчин, представшие перед судом, работали в зондеркомандах СС – одном из многочисленных подразделений, созданных немцами для массового истребления людей на оккупированных территориях. Преступников обвиняли в убийстве местных жителей, часто в газвагенах. Восьмерых приговорили к повешению, троих – к каторжным работам. На казнь пришло более 50 000 человек. И сам процесс, и казнь снимали на камеру и транслировали. Публичные процессы, на которых немцев и их советских сообщников обвиняли в многочисленных преступлениях, включая отравление газом обитателей гетто и мирных жителей, прошли также в Харькове, Смоленске и других городах[1278].

На протяжении всего 1943 года отряды НКВД проводили на освобожденных территориях массовые чистки: под следствием оказалось 931 549 человек, включая бывших военнослужащих Красной армии, дезертировавших из своих подразделений либо избежавших плена или окружения, гражданских, самовольно ушедших с работы, уклонившихся от призыва в армию или отказавшихся покидать прифронтовую полосу, и собственно коллаборантов. Однако по обвинению в коллаборационизме дела завели всего на 10 % из них[1279]. Процесс фильтрации продолжался в 1944 году и вплоть до 1945-го. В апреле 1944 года органы НКВД провели зачистку в Крыму, задержав тысячи людей, вступивших в поощряемые немцами татарские, русские и украинские националистические объединения[1280]. Несмотря на то что инициаторы у этих групп были общие, их члены по-разному отвечали на вопрос, кто «на самом деле» представляет «исконный» народ Крыма. К январю 1945 года органы НКВД рассмотрели дела еще 96 959 человек, помещенных в проверочно-фильтрационные лагеря Украины, Белоруссии, Молдавии, Эстонии, Ленинградской и Мурманской областей. 45 % из них отправили в лагеря НКВД для дальнейшей проверки, 35 % разрешили вернуться домой, а 6 % призвали в армию. Лишь незначительное число – 153 человека – сразу же арестовали за сотрудничество с немцами или измену родине[1281]. При этом следствие достигло огромного размаха: через фильтрационные лагеря прошли 1 028 000 человек, значительную часть которых отправили в лагеря НКВД для дальнейшего расследования. НКВД проводил массовые депортации с территорий, вошедших в состав Советского Союза как до, так и после 1939 года, стремясь уничтожить националистические партизанские отряды и ускорить коллективизацию. В январе 1945 года государство вернулось к тактике, применявшейся еще во времена Гражданской войны: семьи тех, кто отказывался регистрироваться, высылали. Депортацией угрожали открыто, о ней объявляли публично, и действовала такая угроза весьма эффективно. Имущество высланных крестьянских семей распределяли между бедными крестьянами, крестьянами среднего достатка и демобилизованными красноармейцами. В результате многие крестьяне, завербованные националистическими отрядами, быстро сдались органам НКВД и в случае непричастности к злодеяниям нацистов получили амнистию[1282].

Кроме того, как только на местах снова появились парткомы и советы, местные жители сами выдавали коллаборантов. Возмущенные тем, что семьи красноармейцев лишились дома или живут среди развалин, они сообщали о тех, кто при немцах возглавлял местную администрацию или другие учреждения, работал в полиции и по-прежнему благополучно вместе с родственниками жил в квартирах, доставшихся им после тех, кто пал жертвой фашистов. Однако после освобождения в стране царил политический хаос. Власть сменилась, но государство по-прежнему не решило, как быть с родственниками людей, обвиненных в коллаборационизме, если их вина еще не доказана. В частности, через девять месяцев после освобождения Краснодара представители местных партийных организаций и советов все еще обсуждали этот вопрос. На общем краевом собрании работник местного совета заявил, что, когда он и его товарищи бывают на заводе, первое, о чем их спрашивают, – почему семьи полицаев продолжают спокойно жить среди людей. Когда их прогонят? Когда им покажут, что вернулась советская власть? Он обратился к присутствовавшим: неужели советская власть и в самом деле так слаба, что не может избавиться от этих негодяев? Впрочем, решать имущественные вопросы предоставили прокуратуре, а она отказалась давать делам ход без расследования. Она заняла такую позицию во избежание произвола, но вышло так, что многие коллаборанты и их семьи продолжали жить в квартирах, полученных от