его новое сочинение о сношениях с Кавказом[1810]. Хорошее дело, но надлежало бы оживить действиями и анекдотами для многочисленной публики. Твой сын Володя приезжал сюда – и был у меня несколько раз. Узнав меня покороче, он, кажется, полюбил меня[1811]. Что это за прелестный молодой человек! Ничего не молю у Бога, как только, чтоб дети мои похожи были на твоего Володю! Поведения – примерного, à la lettre[1812]! Все отцы и матери в Дерпте ставят его в пример детям своим, начиная с меня. Добр, как ангел, справедлив в душе, умен и с пламенною любовью к наукам. Одно беспокоит его, а именно, он боится, что ты будешь недоволен его долгим пребыванием в Дерпте! Молись Богу, чтоб он подолее оставался в Дерпте! Время не потеряно ни для него, ни для отечества. Рассуди, что год и даже два – ничто, миг один, чтобы научиться настолько по-немецки и по-латыни, чтоб слушать лекции и читать авторов! Потом пойдет как по маслу, но без 4-х лет пребывания в Дерпте нельзя сделать ничего порядочного, а он учится с величайшим усилием! Жалованьем своим он доволен и благословляет тебя за отеческие подарочки. Славное дитя! Я, ей богу, люблю его, как родного сына! Бог дал тебе еще детище[1813], с чем и поздравляю, а мне жена, даст бог, принесет такой же подарок в июне или в начале июля[1814]! Поздненько мы начали, да что же делать! Надо верить в судьбу. Меня было порадовали здесь, что тебе дадут в Польше Министерство внутр[енних] дел[1815]. Вот лучше взял бы тебя наш Перовский в помощники – товарищем, чем пустейшего Сенявина[1816]. В каждом нумере «Полицейской газеты»[1817] находишь великие подвиги! Чиновники Мин[истерства] внутр[енних] дел ежедневно ловят обвешивающих на золотники[1818] и обмеривающих на вершки[1819], а, по смыслу басни Крылова, слонов-то и не примечают[1820]! Я все держусь моих старых правил: что надобно в народе водворить сперва любовь к закону и порядку, а там уже заводить порядки. Народное воспитание, воспитание! Верю, что если бы в вашей Польше знали статистику и географию России и дух русского народа, то не ухватились бы за нелепую мысль воевать с Россией или искать невозможной независимости! Только грубое невежество может питать эти идеи! Если б я был профессором в Польше, я бы повторял каждый день с кафедры: «Хотите быть счастливыми, будьте добрыми и верными сынами матери всех славянских народов России! Если вам что не нравится в ней теперь, вспомните, что 50 и 100 лет в истории – миг, а народ славянский вечен и без России вам нет спасения! Польша могла существовать независимо, когда Пруссия вовсе не существовала, Австрия была слаба, а Россия была азиатским ханством; но теперь без России Польше нет места на земном шаре, а немцы сделают из вас то же, что сделали с поморянами[1821] и проч., т. е. немцев и проч.» Все зло от невежества!

Завтра я выезжаю в Дерпт и пробуду там месяца три. Угоди старому другу и пришли бочонок венгерского, адресуя или в Ригу, на имя бургомистра Федора Федоровича Тимма (Timm), или в Дерпт, на имя купца: Peter Martin Thun (Тун). Да нельзя ли прислать каких польских исторических книг? За это возвращу деньги с благодарностью. Н. И. Греч возвратился на днях из-за границы здоров и весел и тебе кланяется. Моя семья вчера выехала в Дерпт. Кланяюсь низко твоей барыне и тебя крепко прижимаю к сердцу. Верен до гроба и за гроб, Ф. Булгарин.

«Россию» мою продолжаю – и будет недурное дело! Много новых видов и идей в истории России и славянщины вообще!

15 мая 1844

СПб.

13. А. Я. Стороженко Ф. В. Булгарину

28 мая / 9 июня 1844 г.

Препровождая полученные мною при отношении от __ за №__ деньги к тебе, лучший друг мой Фаддей Венедиктович, я не имел времени тогда писать особо. Форма – формой, а дружба – дружбой.

Канцелярский слог у нас все еще так разнствует с литературным, как народный язык с языком людей образующихся. Хотя и были литераторские попытки в обеих родах усвоить что-то среднее, но слог даже козака Луганского[1822] мне не совсем нравится; а канцелярские труженики не почли бы деловым того, кто вместо дикого слова препровождаю – написал бы просто посылаю.

Прискорбно мне, если ты мог усомниться, хотя бы и в минуту какого-нибудь столичного впечатления, в расположении едва ли не старейшего из друзей твоих, украинца, по природе и по сердцу.

Почесть и значение наружные, и увлекательные виды их для честолюбцев, никогда не сбивали меня с тропинки, освещаемой светом доступной человеку истины, и не отдаляли ни от друзей, с которыми я сходился на оной, ни от трудов, в коих искал самодовольствия.

Простая, но умная старуха, землячка моя, мать Алексея Разумовского[1823], любимца Императрицы Елисаветы, говаривала сыну своему, жаловавшемуся пред нею иногда на огорчающих его вельмож: «Сынку, абы тоби свитыв мисяц, а тыи звизды в хмари поховаются»[1824]. Так и я скажу, в переносном смысле, о звездах, тобою упоминаемых: пусть они блестят для других; но очи, силящиеся, может быть, и тщетно, прозреть в туманную даль познаний и просвещения, не имеют времени заниматься ими, созерцая светило ночное, дондеже[1825] засветит солнце для грядущих по нас, коим мы обязаны, по мере сил каждого, оставить наблюдения наши, и да послужат они материалом или в бытописании, или в истории, или в гражданской жизни, или, наконец, в описании нравов, терпящих ныне от эгоизма, несознания и недобросовестности.

В ответ на замечания твои о заблуждениях польских, – посылаю листок, написанный мною о Лелевеле, который, как во время возмущения, так и ныне, более других действовал и действует на легкомысленность. Когда же соберу исторические брошюрки, пришлю их тебе при оказии.

Вино давно мною куплено; но извозчики так редко идут отсюда в Ригу, что надобно ожидать случая; отправить же нарочно[1826] один бочонок вина – было бы дорого. Да и довезется ли оно благополучно? А жаль потерять около 160 бутылок такого венгржина[1827], от которого и сам Август II облизывал бы губы. Впрочем – я не упущу оказии.

Свидетельство твое о моем Владимире восхитило отца его, искреннего тебе друга.

14. А. Я. Стороженко Ф. В. Булгарину

Варшава, август 1845 г.

Ты совсем забыл меня, дружище Фаддей Венедиктович! – Сем-ка аукну, авось откликнешься.