твои силы и да пошлет средства к скорому устранению безумных покушений диких зверей и успокоению страны. Прошу почтеннейшей твоей супруге поцеловать от меня ручку и сложить низкий поклон от жены моей, составляющей в течение 24 лет счастье моей жизни! С любовью и уважением остаюсь навеки верный друг

Ф. Булгарин.

19 марта 1846

СПб.

20. А. Я. Стороженко Ф. В. Булгарину

Варшава 2/14 апреля 1846 г.

Так, почтеннейший друг мой Фаддей Венедиктович, – отяготело надо мною разыскание темноты кромешной, исчадий ада нравственного, образующихся в несытый век, в котором досталось жить нам! Ухищрения, злость, глупость и легковерие – так перепутаны между собою, что, мне кажется, легче разделить тонкую паутину на нити, нежели разыскать правду. Горестно – чувство такой невозможности; хотя совесть и успокаивает самоотвержением и руководством добра, но тяжесть необъятных трудов – невыносима. Исчерпал я и разум, и сердце; чувствую необходимость подышать иным воздухом; не поеду, однако же, для того в спасительный для меня Карлсбад, дабы не проезжать ни Пруссии, ни Кракова; – а поплетусь для отдохновения на родину, под соломенную кровлю предков моих. Там не услышу ни о коммунизме, ни о социализме, ни о безмозглых и дерзновенных польских эмиграционных партиях мнимо-аристократической и буйно-демократической. Это какие-то шальные пародии; надобно читать газеты их и «Газету Познанскую»[1856], чтобы верить в сбыточность самых безрассуднейших предприятий, означающихся кровавыми чертами.

Я вчера видел две конечности жалких представителей Польши: под одним номером случайно посажены три дигнитария[1857] Rzeczy Pospolitej[1858], существовавшей 8 дней в Кракове, коим 219 лет от роду; а подле них, в другом номере, застаешь 3-х wojowników[1859], имеющих в совокупности 54 года. Прошу же рассудить теперь: чего случиться не может на земле, которую ты назвал Безумиею?

Но я «nie bocian, – świata nie oczyszczę»[1860] – и если бы был убежден, что стремление мое к общей пользе увенчается или хоть некоторым успехом, или признательностию, то плыл бы и противу воды; а как ни того, ни другого не предвижу, – охотно je cede ma place pour le plus digne[1861]. Более году бьюсь, как рыба об лед; кажись, и сделал нечто по прямой моей обязанности; но впереди mer à boure[1862]; а к тому еще и эти беспутные проделки политические. Сил недостает тащить фуры дряни на немазаных колесах. Радуюсь от души, что Вольдемар мой собрался сдать экзамен и потом поступить на поприще гражданской службы. Состояние наше истинно весьма ограниченное. Пока служу – занимаю палаты; в собственном же углу – могу только укрыться от непогоды. Благодарю милосердного Создателя и за это. Меня уверяют, что я соскучусь в деревне, как бы мне было лет 30 только; я же думаю совсем противное; – впрочем, если 40-летняя служебная опытность для чего-нибудь понадобится, то, полечившись и отдохнувши, готов и умереть не только за письменным столиком, но даже и на биваках. Привычка – вторая натура; с этим я вполне согласен. Вино твое, по удостоверению отправившего оное, давно уже в Риге. Посмотрим, получишь ли ты доброе венгерское или уксус. Тогда так и рассчитаемся. Обнимаю тебя от всего сердца…

Р. S. Юлья Ивановна свидетельствует тебе свое почтение, и мы оба вместе желаем доброй твоей супруге с семейством вашим истинного добра и здоровья.

21. Ф. В. Булгарин А. Я. Стороженко

Добрейший и благороднейший Андрей Яковлевич!

Много ты сделал добра в жизни, а наконец пришло к тому, что сделаешь благодеяние сорокалетнему твоему другу, который взывает к тебе о помощи! Служу я тебе здесь верно, как будочник, и твердо уверен, что ты наградишь меня за верную тебе службу! Вот в чем дело.

Перед нынешним постом выдал я замуж племянницу моей жены и мою воспитанницу Мальвину – певицу, которую ты, верно, не забыл, за подпоручика Фридриха Кина. Будь он сомнительный человек, я бы не выдал за него девицы, которую воспитывал, как родную дочь, от трехлетнего ее возраста. Кин – человек разумный, серьезный, честный и благонамеренный: истый старинный германец. Он был в Кавказском корпусе и здесь в отпуску, но как предержащие власти ко мне, благодарение богу, милостивы, то по первому моему письму князь Чернышев перевел его в комиссариатский штат, что увидишь из прилагаемой копии милого его письма ко мне. Прошу тебя, заклинаю и умоляю, переведи его данною тебе от Бога и царя властью или посредством друзей твоих в Варшаву, или помощником смотрителя Главного госпиталя в Варшаве, или смотрителем провиантского магазина[1863] на Праге[1864], или в цитадели, или в так называемое звание Pisarz Solny[1865]. На это место надобно залогу 20 000 злотых; залог есть и будет представлен в 24 часа. Если же нет вакансии, дай что-нибудь в этом роде; от фронтовой и адъютантской службы, а равно и канцелярской мы отказываемся. Кин знает польский язык, ибо по обстоятельствам кончил курс наук в гимназии в Кельцах[1866], – но он не поляк, а немец родом. Если перед выездом своим не можешь заняться этим делом, поручи его доброму и благородному Николаю Ивановичу Ушакову. Я уверен, что он не откажет, – да твердо убежден, что и светлейший фельдмаршал, всегда на меня милостивый, не откажет мне в моей просьбе, от исполнения которой зависит счастье и спокойствие моего семейства. Только бы представить ему дело – что несомненно сделает добрый Николай Иванович! Итак, благоволи бросить благодеяние в семейство друга твоего! Вперед благословляем тебя! Варшава приобретет певицу и милую дамочку, которой талантом восхищалась и сама Виардо Гарсиа, а служба получит честного, умного и благородного человека. Это par dessus le marché[1867], как говорят французы!

Чрез варшавского русского книгопродавца послал я тебе мои «Воспоминания», а теперь посылаю извлечение из изданного Смирдиным сборника «Новоселье», часть III[1868]. Статья эта имела счастье обратить на себя внимание августейшего моего благодетеля и покровителя Государя Императора! Прошу доставить и другие две брошюры по адресам. Бог знает, не примчусь ли я к тебе в Малороссию: так мне нужно переговорить с тобою, если ты не проедешь чрез Дерпт. Ведь экзамен Владимира еще неокончательный. Такого экзамена нельзя состряпать за один раз! Дай ему волю – это будет такой чиновник, за которого начальники драться станут между собою. По-русски пишет он мастерски, без задоринки. Жена моя свидетельствует свое почтение Юлии Ивановне, а я całuję nόżki i rączki po staropolsku[1869]. Как ни глупы были старые поляки, но в миллион раз были умнее и благороднее нынешних обитателей Безумии! Обнимаю тебя от