– Это он! Из-за него погибла Мышь! Из-за этого труса! – прошипел он в припадке злобы и шумно, яростно задышал.

– Да, – согласился Саня. – Но всё равно надо его простить. Это единственный выход, Паш. Все остальные варианты не годятся.

– Видел и дал сгореть! Дал Мыши задохнуться! А потом ещё подставил соперника, как последний… – прохрипел Пашка и вдруг свалился на пол, руками накрыл голову. Сане почудилось, он слышит, как его сердце бьётся в старый паркет.

Он сел рядом и, положив ладонь Пашке на плечо, сказал:

– Хорошо. Пускай ты разочаровался в людях. Но животные – это не люди. Это совсем другое царство. И ты этому царству присягу давал. Давал, Паш, не отпирайся! Соберись и держи слово.

– Я взял Агнеску, – отозвался Пашка глухо.

– Ох-ох, я умру, Пашечка, не сегодня, так уж завтра. Вот и приведёшь всех, кого нужно тебе! – подал голос Илья Георгиевич, стоявший у двери с чашками на подносе.

Пашка вскочил, бледный от ненависти, и, схватив игрушку – сувенирный футбольный мячик, стал раздирать его пальцами с такой яростью, что Саня понадеялся: сейчас заплачет, и помрачение пройдёт. Но нет, никаких слёз. Пальцы, как корни баобаба, взрезали маленькую планету.

Он отшвырнул разорванный мяч.

– Я не буду никаким ветеринаром! Мне не жалко никого! Ясно? Всё! – И, оглядевшись, не забыл ли чего, унёсся в прихожую.

– Что ты собираешься делать, Паш? – спросил Саня, следуя за ним.

– Сказал уже, к отцу поеду, – бросил Пашка. – Он хотя бы не врёт. Живёт, и чихать ему – и на деда, и на меня. Он сказал, приезжай со всеми собаками, кашей прокормим.

– Да сдуру он сказал! – крикнул Илья Георгиевич.

– Ну сдуру, значит, в армию пойду!

– Ты экзамены сдай сначала! А потом иди куда хочешь! Месяц один подожди! Месяц! – чуть не плача, воззвал Илья Георгиевич.

Саня молча слушал их препирательство и чувствовал, как расползается трещина. Вроде бы всё – сгорел приют, рухнула семья Аси и Лёшки. Но взрывная волна шла дальше, продолжая сносить живое.

Сжатые губы, сухие глаза и взрослые руки Пашки, ещё раз проверившие содержимое сумки, ясно говорили ему, что возражения не помогут. Не поможет ни дружеское тепло, ни тем более сочувствие. Оставалось переждать и спустя время попробовать снова.

– Как поедешь? Поездом? – спросил Саня спокойно, как если бы вполне смирился с его отъездом.

– Поездом, – буркнул Пашка.

Уже в полной экипировке – кроссовках, куртке и с сумкой на плече – он вернулся широким шагом в гостиную. Открыл дверцу книжного шкафа и извлёк конвертик. Отсчитал купюры, сунул в карман.

– Дед, прости. Мне по новым правилам всё купе выкупать, чтоб Агнеску везти. Я матери скажу, она тебе компенсирует.

Зашёл к себе и, нырнув под диван, добыл собаку. Надел шлейку, поводок и, подняв обмершую Агнеску на руки, вышел прочь.

Секунду стояли молча. Вдруг Илья Георгиевич охнул и, страшно покраснев, бросился к двери.

– Паша! Вернись! Что я тебе сказал! Вернись сейчас же! – кричал он с лестницы, хрипя и закашливаясь. – Ты деда своего будешь слушаться или нет! – Хотел было ринуться за внуком вниз, но раскашлялся и, схватив Саню за рукава, слабо и отчаянно тряхнул: – Ну, что ты встал! Беги за ним!

– Бесполезно сейчас бежать. Никуда он не денется! – твёрдо возразил Саня и, бросив внимательный взгляд на старика, приобнял его за плечо. – Пойдёмте. Поговорим дома.

Он отвёл его в комнату и, усадив на диван, спросил уже не по-дружески, а как врач:

– Как вы себя чувствуете? Боль есть?

– Ох, Саня! Я когда ещё тебе жаловался! И ночью пекло. И, видишь, кашель! – часто дыша, сказал Илья Георгиевич. – Но это, может, астма? – неуверенно предположил он. – Или, знаешь, ещё похоже на изжогу, неприятно как-то… – поморщился он и спохватился. – Да бог со мной! Пашу, Пашу упустим! Санечка, ты, если здесь его не догонишь, ты посмотри, где сейчас на Петрозаводск поезд, он с разных, бывает, идёт… И дуй на вокзал. Там поймаешь его! В кассе спросишь, в какой вагон на собаку купе взяли!

– Илья Георгиевич, послушайте меня! – серьёзно, почти строго проговорил Саня. – Дайте ему совершить побег, он иначе не успокоится. А потом я за ним съезжу, если сам не вернётся. Но он и сам позвонит, вот поверьте! А теперь всё, прекратите думать! Это моя забота. Фонендоскоп где у вас, в шкафчике?

Саня слушал сердце старика, склонив голову, с тем необычайным выражением лица, с каким мать слушает ранний лепет ребёнка.

Затем поднял взгляд и ободряюще кивнул Илье Георгиевичу:

– Нужна кардиограмма! Сейчас, покопаюсь у вас там в лекарствах.

Вышел на кухню и позвонил в «скорую».

– Я врач. У мужчины течёт инфаркт, – прикрыв телефон ладонью, проговорил он. Назвал адрес и прочее. Затем попробовал дозвониться Пашке – абонент был недоступен. Помедлил и, выдохнув, поискал в шкафчике у старика необходимые лекарства. Склянка со спиртом, выскользнув откуда-то сверху, разбилась, и сразу по дому растёкся жёсткий тоскливый запах больницы. Саня выругался шёпотом, не стал затирать. Прихватил нитроглицерин, таблетку аспирина и вернулся. – Илья Георгиевич, я Пашке дозвонился. Он уже с отцом переговорил. Тот его встретит в Петрозаводске. Больше никакой пока информации. Трубку бросил, как всегда, – с небывалым хладнокровием солгал он.

– Ох, ну хоть так! – воскликнул Илья Георгиевич и вздохнул глубоко – словно прорвалась наконец плотина, загородившая ход дыханию.

Включили телевизор – старик попросил новости. Надо было собрать Илье Георгиевичу вещи в больницу, но Саня не стал, побоялся разводить суету. А вместо этого сел рядом, плечом к плечу. Головой приник к седой голове. Износилась ветхая одежда, высокий мир духа, в котором они с Ильёй Георгиевичем так хорошо обменивались мечтами и спорили, иссяк – они стремительно падали в материю. Оставалось «держать дверь», столько, сколько получится.

Илья Георгиевич дышал тяжеловато, но после нитроглицерина боль стала легче. Уютно было дремать, прислонив голову другу на плечо. Как-то сладко, беспомощно он поверил, что Саня всё устроит как нужно – и с сердцем его, и с Пашкой, и с вечной жизнью.

* * *

И вновь оправдал себя Санин дар просьбы. Его пустили сопровождать Илью Георгиевича в больнице. Он не помнил, что именно говорил, но, должно быть, получилось проникновенно. Скоро он с удивлением обнаружил: весь персонал знает, что Илья Георгиевич один растит внука, а внук – будущий ветеринар, и историю с приютом, и прочее.

Через некоторое время, длину которого Саня не взялся бы определить, из реанимации вышла врач средних лет с жёсткой вертикальной складкой между бровями, чем-то напомнившая ему Татьяну. «Состояние удовлетворительное», – бросила она и, велев идти за ней, отвела Саню в ординаторскую. Там он получил от неё чашку чая, приправленного коньяком. «Отдохните, – строго сказала она. – Печенье вон погрызите. А то ещё вас откачивать». И вкратце изложила ситуацию.