своего царствования Генрих VIII не знал никакого противодействия своей воле. Он с его деспотичным характером, был раздражен медленным ходом переговоров, уловками и вероломством папы Римского. Его гнев сразу обрушился на Уолси, который сначала отсоветовал ему действовать независимо, вести дела в своих судах и поступать по приговору своих судей, потом тот же Уолси убедил его требовать развода у папы и обещал ему успех в этом деле.

С закрытием суда легатов Генрих VIII не хотел его больше видеть. Если какое-то время Уолси еще оставался министром, то только потому, что нельзя было сразу обрывать нити сложных внешних отношений. Но и здесь его постигла неудача: он оказался обманутым заключением нового договора между Франциском I и Карлом V в Камбре. Его французская политика становилась дальше невозможной; необходимо было, во чтобы то ни стало, примириться с Карлом V, а такого примирения можно было достичь только низвержением Уолси. Его тотчас привлекли к суду за принятие булл из Рима, вопреки статуту «Praemunire». Несколько дней спустя у него отняли печати. Удар поразил его. Он предложил пожертвовать все свое имущество, чтобы только король перестал на него гневаться.

«Его лицо, — писал французский посол, — сократилось до половины своей естественной величины. Действительно, горе его таково, что даже его враги, хоть они и англичане, не могут удержаться от сожаления». В отчаянии он поверг к стопам короля свои почести и богатства, и на время Генрих VIII, казалось, ограничился немилостью. Тысяча лодок, заполненных лондонцами, покрыли Темзу, чтобы наблюдать проезд катера кардинала к Тауэру, но ему позволили удалиться в Эшер. Под условием передачи короне его обширных владений ему было даровано прощение и позволено удалиться в Йоркскую епархию, — единственная должность, которую ему позволили сохранить. Но едва прошел год, как сожаление короля о падении министра возбудило опасения политических соперников Уолси, и накануне праздника его прославления он был арестован по обвинению в государственной измене и увезен комендантом Тауэра в Лондон.

Уже надломленный чрезмерными трудами, внутренней болезнью и сознанием своего падения, Уолси принял арест за смертный приговор. Приступ дизентерии заставил его остановиться в Лестерском аббатстве и, приблизившись к его воротам, он слабым голосом сказал встретившим его монахам: «Я пришел сложить среди вас мои кости». На смертном одре его мысли все еще были обращены к государю, которому он служил. «Это государь с чисто царственным мужеством, — говорил он, умирая, коменданту Тауэра; скорее, чем отказаться от какого-нибудь желания, он рискнет половиной своего королевства. Уверяю вас, что мне часто приходилось, иногда по три часа кряду, стоять перед ним на коленях, отговаривая его от прихоти, и все безуспешно. Да, господин Найгон, если бы я служил Богу так же усердно, как служил королю, Он не покинул бы меня в старости. Это достойная награда за мои труды и старания — не столько служить Богу, сколько исполнять свой долг перед государем».

Ничто не может с такой ужасной наглядностью изобразить дух новой монархии, выработке которой Уолси содействовал больше, чем кто либо из его предшественников. Исчезло целиком всякое чувство преданности Англии, ее свободе, ее учреждениям. Политический деятель признавал за собой обязанности только по отношению к своему «государю»; личная воля и желание государя стоят выше важнейших интересов государства, пренебрегают мудрейшими советами, сокрушают со слепой неблагодарностью противящихся им слуг. Но, отступая перед представившимся ему чудовищным образом, даже Уолси едва ли мог вообразить, какие опустошения должны были произвести в ближайшие годы царственное мужество и еще более царственная прихоть его государя.

Глава V

ТОМАС КРОМВЕЛЬ (1530–1540 гг.)

Десять лет, последовавшие за падением Уолси, принадлежали к числу самых знаменательных эпох в истории Англии. Новая монархия проявила, наконец, свое могущество, и задача, намеченная Уолси, была разрешена с ужасной последовательностью. Единственное крупное учреждение, еще бывшее в состоянии оказывать сопротивление воле короля, было ниспровергнуто. Церковь стала простым орудием королевского деспотизма. Легкое подавление и беспощадная расправа с восстаниями доказали народу его беспомощность. Организованный с чрезвычайным искусством и беспощадностью террор поразил Англию страхом и поверг ее к стопам Генриха VIII. Благороднейшие люди гибли на плахе. Добродетель и ученость не смогли спасти Томаса Мора, царственное происхождение — леди Солсбери. Устранение одной королевы и казнь другой показали Англии, что для «мужества» Генриха VIII нет ничего высокого, а для его прихоти — святого. Парламент собирался только для того, чтобы освящать проявления бессовестного деспотизма или своими собственными статутами содействовать выработке деспотического управления. Все конституционные гарантии английской свободы были уничтожены. Произвольное обложение, произвольное законодательство, произвольные аресты — все эти полномочия без возражений присваивала себе и беспощадно применяла корона.

История этого крупного переворота, — иначе его нельзя назвать, — связана с историей одного человека. Среди всех государственных деятелей Англии нет такого как Томас Кромвель, о котором нам хотелось бы знать как можно больше, о котором мы, в сущности, знаем так мало. Он уже прожил полжизни, когда появился на службе у Генриха VIII; что касается более раннего времени, то здесь можно только выделить несколько отрывочных фактов из массы сказок, облепивших их. Его юность была наполнена приключениями. Говорили, будто он был сыном бедного кузнеца в Петни. Вероятно, еще мальчиком он поступил на службу к маркизе Дорсет, а юношей он в качестве простого солдата участвовал в итальянских войнах, был «разбойником», как он сам впоследствии признавался Кранмеру, в бессовестнейшей школе мира. В этой же школе он обучился еще более опасным вещам. Он не только овладел итальянским языком, но и усвоил обычаи и тон тогдашней Италии — Италии Борджиа и Медичи. С гибкостью итальянца он из лагеря перешел в контору; он, несомненно, служил торговым агентом у одного из венецианских купцов; предание находит его конторщиком в Антверпене; наконец, в 1512 году история застает его богатым торговцем в Миделбурге в Зеландии.

По возвращении в Англию Кромвель продолжал богатеть, присоединив к прочим своим занятиям место нотариуса нечто среднее между банкиром и адвокатом, а также ссужая деньги обедневшим аристократам. В начале второй войны с Францией мы находим его деятельным и влиятельным членом Нижней палаты. Через пять лет он поступил на службу к Уолси, выказав тем самым свои честолюбивые замыслы. Кардиналу понадобился деловой человек для упразднения нескольких мелких монастырей и передачи их доходов учреждениям, основанным им в Оксфорде и Ипсиче. Задача популярностью не пользовалась и была выполнена с грубым равнодушием к возбуждаемым этим чувствам, что перенесло на Кромвеля долю ненависти, которую вызывал Уолси. Его удивительная самоуверенность и понимание положения выявились только при падении кардинала.

Из сотен сторонников, ожидавших