Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Сними хотя бы пальто.
На ней красный свитер, и я рад этому.
— Чему ты радуешься?
— Тому, что на тебе красный свитер.
Шампанское плохое. Она этого не говорит, это говорю я.
— Ах, — возражает она, — какое это имеет значение? Спасибо за гвоздики.
Она входит в ванную, осматривает все и качает головой. Потом возвращается, наливает себе еще один бокал, выпивает залпом, а потом одним махом еще и третий.
— Ну, — говорит она. — Иди ко мне. Скорей.
Она стягивает через голову свитер. Расстегивает юбку. Снимает чулки. Я, уже скинув с себя все, забираюсь в широкую постель. Пододеяльник еще влажный после стирки. За стенкой раздаются кашель и мужской голос. Затем начинает смеяться девушка, она хохочет долго и визгливо. Затем следуют самые разные звуки.
Верена сидит полураздетая. Она обратила внимание на огромное зеркало. Она тянет за шнур. Зеркало меняет положение.
— Как изобретательно, — говорит она.
— Не смотри туда. Мы потушим свет. А в следующий раз я принесу приемник, чтобы заглушить все эти звуки.
Верена раздевается догола, ложится рядом со мной, мы целуемся. Когда я начинаю ее гладить, она каменеет.
Я знаю: это все.
— Не сердись на меня, мое сердечко.
— Да, нет, что ты, — говорю я.
Сквозь щели занавесок пробивается немного дневного света, где-то льется вода, потом снова кашляет мужчина, и снова смеется девушка.
— Не имеет смысла… Ведь мы не хотим обманывать друг друга. Здесь… здесь мне пришлось бы играть театр.
— Не надо ничего объяснять.
— Но я хочу… Я должна… Помнишь, как ты бесился первое время, когда я говорила, что я шлюха?
— Да.
— Я… я всегда говорю это просто так. Не вполне серьезно. Я кокетничаю. Несмотря на все, у меня о себе еще очень хорошее мнение. Насчет шлюхи я говорю для того, чтобы мне возражали, чтобы мое хорошее мнение о себе подкрепляли другие люди.
Кто-то проходит по коридору мимо нашей двери.
— Сегодня я впервые действительно почувствовала себя шлюхой. Это правда. Я еще никогда так себя не чувствовала! Еще никогда! Даже с зажравшимися жлобами в свои самые поганые времена. И это притом, что я очень хочу этого. Но не выходит. Ты понимаешь меня?
— Да.
— Оливер…
— Пошли. Пошли отсюда. И побыстрей.
Я включаю свет. Мы торопливо одеваемся. (Мужчина говорит. Девушка смеется. Плещется вода.)
— Здесь мы уже никогда не будем встречаться. Я сделал ошибку.
— Нет, это моя ошибка, — говорит она.
— Прочь, скорей прочь отсюда, — говорю я, открывая дверь.
В покинутом номере остаются красные гвоздики, чистые полотенца, плохое шампанское. По лестнице мы сбегаем так, будто за нами гонятся. Я возвращаю портье ключи.
— Вы уже уходите? Но вы оплатили номер на три часа. Вам не понравилось? Что-нибудь не…
Но мы уже на улице.
Мы идем на расстоянии. Не смотрим друг на друга. Внезапно Верена останавливается, снимает очки и прячет их. Она глядит на меня своими громадными черными глазами так, будто никогда не видела меня раньше.
— Верена, что с тобой? Пошли дальше!
Своим прокуренным, хрипловатым голосом она говорит:
— Теперь я знаю, в чем дело.
— Ты о чем?
— Почему ничего не получилось.
— Почему?
Чужие люди. Кричащие дети. Продукты за замерзшим стеклом, витрины. Машины. Их гудки. И снег, снег, снег!
— Так почему?
— Потому что я в тебя влюбилась. Я люблю тебя, Оливер. Ты добился своего. Добился-таки.
На улице Зандвег мы находим старомодное кафе. Лысый маленький официант в засаленном фраке, шаркая ногами, подходит к нам. Стекла окон едва пропускают свет, электрическое освещение — слабое, на столешницах из поддельного мрамора многочисленные круглые следы чашек, блюдец и стаканов. Два пенсионера играют в шахматы, третий мужчина наблюдает за игрой.
— У вас есть коньяк? — спрашиваю я официанта.
— Да.
— Приличный? Французский?
— Надо сначала посмотреть, сударь…
Шаркая, он удаляется. Янтарного цвета кошка с густой шерстью подходит и трется о мою ногу. Верена крепко держит меня за руку. Мы продолжаем глядеть друг на друга.
Абсолютная тишина.
— Я люблю тебя, Оливер.
— И я тебя. Только тебя. И всегда только тебя.
— Я рада, что мы попали в эти ужасные номера. Иначе б мне это не стало ясно. Так вот — сразу же. С такой очевидностью.
— Верена.
— Здесь тоже ужасно, правда? Но мне здесь хорошо.
— И мне.
Кошка вспрыгивает мне на колени, и я глажу ее одной рукой, другой я глажу руку Верены.
На своих плоскостопых ногах в разношенных ботинках пришаркал официант. Он демонстрирует нам бутылку, с которой предварительно отер серую пыль.
— Из подвала. Настоящий «Курвозье». Лежал уже с незапамятных времен.
— Продайте мне целиком бутылку.
— Да, но не станете же вы все зараз…
— Нет, не зараз. Мы придем еще.
Официант смущен.
— Тогда мне надо спросить хозяйку, сколько это стоит. Это обойдется недешево. Во всяком случае, много дороже, чем в магазине.
— Не важно, сколько.
В ответ он низко кланяется.
Затем приносит две рюмки. Я кричу ему вслед, когда он уходит:
— Принесите и третью.
Он откупоривает бутылку, я наливаю три рюмки до краев.
— Давайте чокнемся. У нас сегодня есть повод для праздника.
— Вы очень добры.
Мы пьем. Но старый официант делает лишь крохотный глоток.
— Если вы позволите, я возьму свою рюмку с собой. Такие напитки достаются не каждый день. Я хотел бы выпить медленно, не спеша.
— Конечно, господин…
— Франц. Меня зовут Франц.
Он поднимает рюмку, опять отпивает чуть-чуть, сказав перед этим:
— За ваше здоровье и за то, что вы отмечаете.
— Спасибо, господин Франц.
Шахматисты спорят о чем-то. Болельщик дает советы. Снегопад продолжается.
— Теперь у нас есть новый дом, — говорит Верена, делая большой глоток. — С ума сойти, — продолжает она, — знаешь, у меня вдруг пропало чувство страха.