Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Только слепой мог этого не заметить! Но ты не бойся, Оливер.
На ней черные узкие брюки, лыжные ботинки и куртка. Ни грима, ни помады. Никаких украшений.
И глаза у нее совершенно невинные. С деревьев время от времени срывается снег. Ш-ш-шлеп! Мы одни в лесу. Голос Геральдины тих и мягок.
— Когда ты был у меня, я сорвалась. И наговорила кучу глупостей. Это было подло с моей стороны, по-настоящему подло… Я сказала тогда, что хочу разоблачить ту женщину, которую ты любишь, и опозорить… ее и тебя…
Снова с дерева сыплется снег.
— …Это была ревность. Ты должен понять.
— Конечно.
— Вот опять ты делаешь такое лицо! Я же сказала тебе: не бойся! Уже тогда, как только ты вышел из комнаты, я стала жалеть о каждом сказанном слове. Мне хотелось плюнуть себе самой в лицо. Конечно же, я не стану за тобой шпионить. Конечно же, я не буду пытаться узнать, кто эта женщина. Это было бы самым грязным, самым низким, правда же? Почему ты молчишь?
— А что мне сказать?
— Значит, ты мне не веришь.
— Нет.
Тут она начинает плакать, всхлипывать:
— Поделом мне… так мне и надо… я вела себя как шантажистка… Оливер… прошу тебя, Оливер, верь мне…
Ни слова не говоря, я поворачиваюсь и ухожу.
Вечером в «Родниках» у меня состоялся разговор с Ханзи.
— Послушай, Геральдина снова здесь…
— Тоже мне новость! Разве я виноват, что она так быстро поправилась?
— Я не о том. Она ревнует.
— Да что ты говоришь!
— Оставь этот тон. Ты мне брат? Разве мы не понимаем друг друга? (Вынужден я спрашивать эту змею.)
— Не могу пожаловаться.
— Так вот! Если она в своей ревности попытается выспросить у тебя насчет этой женщины, ну, и все такое…
— Ты что, парень? За кого ты меня считаешь? Да я скорее дам отрезать себе язык, чем скажу хоть одно единое слово! Да еще кому — Шикарной Шлюхе! Кроме того, она уже тебя списала.
— Что?
— Так ведь к вам в класс после Рождества пришел новенький — или нет?
— Да, Йенс Ларсен.
Это норвежец, восемнадцати лет, голубоглазый блондин, выше меня ростом, очень симпатичный.
— Ее пассия. Не пройдет и трех дней, и она… — Ханзи выбирает самые вульгарные слова, чтобы выразить то, что не позже, чем через три дня, Геральдина сотворит с Йенсом. — Три дня, вот посмотришь, и ни минутой позже. Давай поспорим! На пачку сигарет — идет?
— Ты считаешь, что Геральдина и Йенс…
— Считаю! Считаю! Ты что, с луны свалился? Я же тебе говорил: погоди, появится новичок, и тебе тут же будет дана отставка! Раз — и все!
Так оно и есть. В следующие дни Геральдина часами где-то пропадает с Йенсом. У светловолосого норвежца такой вид, словно кто-то открыл ему рай. Во всяком случае, если не рай, то нечто подобное этому небесному царству блаженства ему, видать, и вправду кто-то показал. Нашелся, стало быть, кто-то такой. Кто-то такая. И если у них все будет хорошо и будет продолжаться…
Кажется, все хорошо.
Кажется, продолжается.
Ханзи докладывает, что ему удалось подглядеть и подслушать. Поросенок! В каком доме, через какое окно. Сколь часто. И в какое время. Звучит крайне убедительно.
— На сей раз не потребовалось и трех суток! Так что, гони сигареты, Оливер. Я выиграл.
Проходят дни. Йенс выглядит все более влюбленным.
— Он пишет стихи, — говорит Ханзи, который все знает. — Приносит ей на свидания. Отдает ей перед тем, как они начинают это.
Ханзи смотрит в окно… И заверяет меня:
— Теперь это у них надолго.
И действительно. Проходят дни. Недели. Ничего не происходит. Ханзи со мной очень мил. Геральдина приветлива. Йенс на верху блаженства.
Страх перестает быть страхом, когда испытываешь его слишком долго. Он исчезает. И становишься опять уверенным в себе и доверчивым. А в конце концов начинаешь даже смеяться над собственным страхом.
Снег уже тает. Скоро во Фридхайм переберутся Верена и Эвелин. Время идет. Я напрасно боялся. Геральдина действительно просто нимфоманка. И какое счастье, что появился Йенс.
Как сказано, это лишь первая плоскость, в которой развиваются события.
В начале февраля становится тепло, особенно на солнце. В лесу много птиц. В лесу я нашел подснежники и крокусы и каждый день по дороге в «Родники» вижу белочек. И всякий раз мне становится не по себе, потому что мне вспоминаются белочки моей матери. Кстати, она все в той же клинике. Она присылает мне деньги, не спрашивая — зачем. Я могу оплачивать свои вексели.
Йенс Ларсен пишет для Геральдины стихи. Я встречаюсь с Вереной в маленьком кафе. Три раза остаюсь у нее на ночь в ее доме на Мигель-Аллее, когда Манфред Лорд в отъезде, и мы можем любить друг друга. Ко мне возвращается уверенность, и я не испытываю больше страха перед Верениным приездом во Фридхайм, потому что у меня состоялся еще один разговор с Геральдиной…
— Ты на меня сердит?
— Сердит? С чего?
— Из-за Ларса. Я ведь устроила тебе скандал. Но знаешь, теперь кое-что изменилось.
— Что?
— У него тоже стало получаться. Как и у тебя.
— После того как получилось у меня, вероятно, будет получаться и у всех других. У него, вероятно, получается даже лучше, чем у меня.
— Я этого не говорила!
— Но ведь это так!
— Нет. Да! Я не хочу лгать. Да, действительно!
Она целует меня, лишь слегка прикасаясь губами к моей щеке.
— Ты был первый, — шепчет она. — Тебя я должна благодарить… каждый раз… Как только я могла тогда сказать тебе такое?
Я клянусь вам, что будь вы на моем месте, и вы бы тоже поверили ей.
А теперь перейдем во вторую плоскость.
На этой второй плоскости главное действующее лицо поначалу Рашид Джемал Эд-Дин Руни Шапхур Исфагани. Маленький принц с длинными шелковыми ресницами и печальными глазами оказался в полном одиночестве с тех пор, как Али нашел в лице Джузеппе товарища-единоверца. Он просто сохнет от тоски по матери и по родине.
Ко всему еще Рашид вот уже несколько недель страшно взволнован, так как в Персии вот уже некоторое время тлеет правительственный кризис. Снова закрыты университеты, на несколько тысяч людей пополнились и без того переполненные тюрьмы.
И вот в одно прекрасное утро Рашид исчезает. Где только его не ищут. Однако безуспешно. Шеф заявляет о его исчезновении в жандармский пост Фридхайма. И вскоре уже вся немецкая полиция включается в розыски Рашида. Его фото появляется в газетах и на экранах телевизоров. Опасаются, что он стал жертвой преступления.