— Она нравилась мне уже давно. Я провел с ней — прошу прощения, что без вашего разрешения — пару «сцено»-тестов и должен вам сказать: она просто блеск!

— Как раз то, что тебе надо, так?

— Как раз то.

— Глина в твоих руках.

— Да, господин доктор.

— Скажи: слепив из маленькой Чичиты свое творение, что ты будешь делать дальше?

— Мы уедем в Израиль.

— И поженитесь?

— Разве я об этом говорил?

— Но не можешь же ты ее взять с собой просто так?

— А почему бы и нет? Мы хотим жить вместе. У меня ощущение, что у нас должно все хорошо получиться. Но мы не собираемся обязательно пожениться.

— Почему?

— Во-первых…

— Брось ты эти свои «во-первых», «во-вторых». Перестань читать всем лекции. Знаешь ли, Ной, я тоже кое-что однажды вычитал: тот, кто умен чересчур, уже немного глуп.

— Я постараюсь сдерживаться. Итак, во-первых… — пардон, господин доктор, — значит, итак, Чичита и я — мы не хотим детей, в этом наши взгляды полностью совпадают. Поглядите, как сегодня обстоит дело с детьми! Здесь я живу среди более чем трехсот детей. Я в течение нескольких лет наблюдаю довольно репрезентативный срез молодого поколения. И смею вас заверить: с меня хватит!

— Ной, — сказал шеф, — мне нравятся твои взгляды — частично. Хотя кое-что и не нравится. Но независимо от того, что мне нравится, а что нет, я повторю: если ты не сдержишь обещание, вы оба вылетите!

— Не волнуйтесь, — ответил Ной. — Мне нужен человек, господин доктор, человек! Так что постель стоит у нас на последнем месте…

Странно: раньше — стоило мне втрескаться в какую-нибудь девчонку — я думал: теперь поскорее в постель и не вылезать из нее! А теперь я часто встречаюсь с Вереной в маленьком старом кафе. Мы целуемся. Мы гладим друг друга. Но без этого. И так две недели! Мы рассказываем друг другу о себе. И нам будет что рассказать, даже если мы будем рассказывать сто лет подряд…

О романе доктора Фрая с мадемуазель Дюваль уже известно всему интернату.

Все говорят о них, и, конечно, больше всех большие девочки. Доктор Фрай и мадемуазель Дюваль каждый день гуляют вместе после обеда. Вечерами они часто вместе ездят во Франкфурт в театр или в кино. У мадемуазель Дюваль два новых платья, и раз в неделю она ходит к парикмахеру во Фридхайме. Она уже иногда смеется, а Ханзи говорит, что они тайно помолвлены.

Ему лучше знать.

Он ведь все всегда знает.

Четверг, 9 февраля.

Я снова встречаюсь с Вереной в «нашем» кафе на Зандвег. Господин Франц в засаленном фраке приносит бутылку коньяку и пьет рюмочку за наше здоровье. Мира, янтарная кошка, ходит по полутемному кафе, в своем углу спорят шахматисты, а болельщик дает советы. И игроки те же, и болельщик тот же самый.

В эти дни Верена меняется. И поверьте, это не фантазия влюбленного, а действительно так! Она становится тише, спокойнее, меньше нервничает. И лицо у нее меняется. У меня все время ощущение, что оно — ее лицо — светится изнутри, через кожу. А из Верениных глаз уходит какая-то часть ее большой печали.

Она приносит хорошую весть: на следующей неделе ее муж уезжает, и я смогу опять прийти к ней на ночь. Мы радуемся, как дети, как два влюбленных, которые ни разу еще не обнимались.

И я приношу хорошую весть: с некоторого времени я лучший ученик класса. В принципе это не фокус — в двадцать один год в восьмом классе, но тем не менее мои учителя в изумлении. Они никак не могут привыкнуть к тому, что я больше не болтаюсь без дела, не мешаю им на уроке, не говорю дерзостей, что я пишу одну за другой хорошие работы.

— Наконец-то у вас мозги встали на место, — сказал по этому поводу доктор Фридрих Хаберле. (Который, между прочим, справил себе новый костюм и больше не воняет потом. Должно быть, это подарок ему к Рождеству.)

— Наверняка за всем этим женщина, — сказал Ной.

Противно, что он всегда все с ходу сечет. Противно — потому что об этом он сказал Чичите, а та сказала всем девочкам, и теперь я что-то вроде экзотического зверя, и каждый хочет знать, что же это за женщина…

Верена строит планы. Верена реалистична. И неудивительно. Она знает, что такое голод. Она постоянно подсчитывает, прикидывает, сможем ли мы жить на мое жалованье. Считает она, словно маленький ребенок, — вслух. Она полагает, что нам хватит.

Мы привыкли пить немного чаще и больше, чем следует. Мы не хотим выходить за рамки и постоянно увещеваем друг друга, но стоит нам встретиться, и мы обязательно выпиваем: потому что мы такие чувствительные, потому что у нас так мало времени, потому что коньяк дает мир и уверенность, согревает и успокаивает. Господин Франц приобрел для нас пару бутылок «Курвозье».

— Зима в этот год на удивление мягкая, — говорит Верена. — Я думаю, что в середине или конце марта мы с Эвелин уже сможем перебраться поближе к тебе, в Таунус. И потом я еще кое о чем думаю. У мужа есть дом на острове Эльба.

— Знаю.

— Откуда?

— Тогда, в нашу первую ночь, ты говорила об этом — уже в полусне.

— О чем?

— О багряных парусах на закате солнца, о городе с названием Портоферрарио или что-то в этом духе, о зеленых волнах, в которых ты хотела бы меня обнимать.

— И все это я говорила?

— Да.

— Я, должно быть, была здорово пьяна.

— Вовсе нет, ты была только очень усталой. Как и я. Но я все помню.

— Портоферрарио — это главный город Эльбы. А ты никогда там не бывал?

— Нет.

— А мы каждый год ездим туда! Нашего шофера с машиной посылаем вперед, чтобы он ждал нас во Флоренции, а сами едем в спальном вагоне. Дальше мы едем на машине. Пиза. Ливорно. Пиомбино.

— Я еще ни разу не был в Италии.

— Пиомбино находится на берегу моря. Там можно погрузить машину на паром, и через полтора часа ты в Портоферрарио. И ты тоже сможешь так сделать.

«Если летом у меня еще будет машина», думаю я и вздрагиваю:

— Ты хочешь, чтобы я приехал на Эльбу?

— Да! Эвелин, как настоящая итальянка, целый день на море. Мужу постоянно приходится ездить в Милан, Геную или Рим. Я очень часто остаюсь одна. Это был бы рай для нас…

— Ваш дом находится в Портоферрарио?

— В десяти километрах от него. На берегу одной из самых красивых бухт. Она называется Ля Биодола. Посмотри!

Верена показывает мне цветные фото. Я вижу синее-синее небо и синее-синее море, песчаный пляж, пальмы, пинии и оливковые деревья. Я вижу дом, почти целиком из стекла, на скале над прибоем. К пляжу ведет лестница.