Но вот что ее все-таки тревожит – это что мистер Первый ни разу не упоминал о втором сегодняшнем визитере. Потому, припомнив вспышки выстрелов и упавшего на колени старика Парсона, Грэйси падает ничком и отползает в укрытие за длинным плоским камнем. Она плохо представляет, кто это приближается, но уверена, что шаги могут нести угрозу.

И она совершенно ошарашена, увидев и узнав Велму Рэнси, второкурсницу с ее факультета. Грэйси понятия не имеет, что могло привести сюда девочку, тем более в таком странном наряде – пыльно-голубом костюме с белой панамой. К тому же в руках девочка, как священную реликвию, несет залитый кровью ящик для сигар. И рука у нее страшно поранена…

Велма приближается к стене густого тумана в конце каньона, что-то щелкает как хлыст, и туман, заклубившись в одном месте, утекает, словно грязная вода в сток раковины, открывая…

Там ничего нет. Ни Моны, ни человеческих фигур – ничего. Пустой тупик футов шестидесяти в ширину… и, на грани слышимости, тихий звук флейты.

Пустота не смущает Велму, шагающую прямо вперед с окровавленным ящичком в вытянутых руках. Наконец в точке, ничем не примечательной для невооруженного глаза, девочка останавливается.

Тишина. А потом каньон наполняется тихим низким гудением, таким глубоким, что ухо Грэйси с трудом улавливает звук: будто тысячи йогов тихо бормочут мантру «Ом», и гул нарастает, выравнивается, пока не начинает отдаваться вибрацией в тканях за глазами.

Этот звук Грэйси знаком: такой издает мистер Первый, желая пообщаться. Сам гул не несет никакого смысла – просто возникает, может быть, случайно, когда заговаривает Первый.

– Прекрати это, – не своим голосом произносит Велма: слова невнятны, неоформлены, будто речь глухой. – Раз я застрял в этом сосуде и говорю из него, ты должен так же.

Басовое гудение чуть усиливается. У Грэйси на глазах выступают слезы.

– Нет, – произносит Велма. – Не стану слушать. Говори как я. Так будет честно.

Гул сходит на нет. Что-то невидимое сдвигается в каньоне, рассыпаются засыпавшие землю камешки, словно по ним переступили две невидимые великанские ноги.

И голос. Как будто огромные валуны трутся друг о друга.

ХМ-М.

Грэйси потрясена. Она и не знала, что он может говорить, если захочет.

– Не слишком приятно, – произносит Велма, – говорить таким способом.

Снова сдвигается осыпь. У МЕНЯ МАЛО ОПЫТА В ЭТОМ ДЕЛЕ, задумчиво выговаривает мощный голос, НО ПОКА ЧТО Я НЕ НАХОЖУ В НЕМ НИЧЕГО УЖАСНОГО.

– Где тебе, – огрызается Велма. – По-твоему, всегда «ничего ужасного». Тебе никогда не приходилось бороться.

Молчание.

– Ты меня знаешь? – спрашивает Велма.

ЗНАЮ, отвечает голос, ЧТО ТЫ МНЕ СРОДНИ.

– А мое имя?

Молчание.

– Не знаешь, – итожит Велма. – Тебе мало что неизвестно. Но, среди прочего, я…

ТЫ, КОНЕЧНО, ЗНАЕШЬ МНОГОЕ НЕИЗВЕСТНОЕ МНЕ, выговаривает голос.

– Перестань! – взвизгивает Велма. – Брось эту…

РАССУДИТЕЛЬНОСТЬ?

– Помолчи! Ты что, не понимаешь, как опозорился?

ЧЕГО МНЕ СТЫДИТЬСЯ?

– Того, что сегодня ты умрешь. И даже не узнаешь, как звали убившего тебя. Никто из них не узнал. Они даже не знали, что я рядом.

ОНИ?

– Да. Я убил Веринджера. И Мэйси. Нашел способ. – В голосе Велмы блаженное, злобное безумие. – Ради Матери. Она бы этого хотела. Был другой путь. Ты о нем не знал, не заметил. Не такое уж ты совершенство. Не понимаю, за что она тебя так любила.

Голос вздыхает. БОЮСЬ, Я ДОЛЖЕН ТЕБЕ СКАЗАТЬ, ЧТО ТЫ НЕ ПОНИМАЕШЬ, О ЧЕМ ГОВОРИШЬ.

– Заткнись, – рычит Велма. – Ты всегда уводил ее от меня. Она всегда обо мне забывала! Стоило мне оказаться с ней, развлечь ее красотой, изяществом, чудесами, как появлялся ты и все портил! Ты никогда не давал ей полюбить меня.

ИЗЯЩЕСТВОМ… повторяет голос. КАЖЕТСЯ, Я ТЕБЯ ВСПОМИНАЮ, МАЛЫШ… ЕЕ СЛУГА?

– Я был не просто слугой, – визжит Велма. – Она меня любила! Любила бы сильнее, если бы не ты! А ты не заслужил ее любви! Ты даже не был… не был Первым. Ты это знаешь? Вовсе не тебя она создала первым. Был один и до тебя, неудачный. Больше и сильнее тебя. Знаешь?

ДА, вздыхает голос. ЗНАЮ.

Велма ошарашена.

– Ты… знаешь?

ДА, ДАВНО УЗНАЛ. И СМИРИЛСЯ С ЭТИМ.

– Как… как ты мог? Знал, и тебе было все равно? – кричит Велма.

У НИХ ЗДЕСЬ ЕСТЬ ХОРОШАЯ ПОГОВОРКА, объясняет голос. ЗВУЧИТ ТАК: ЧТО ЗНАЕШЬ, ТОГО НЕ ПОЧИТАЕШЬ.

– При чем тут это? – Голос Велмы переходит в скрежет.

ЭТО ЗНАЧИТ – КОГДА ТЫ ЧТО-ТО УЗНАЕШЬ – ВСЕ РАВНО ЧТО, ТЫ УЖЕ МЕНЬШЕ ЭТОГО ЖЕЛАЕШЬ. И ЕСЛИ ТЫ, БРАТ, ЖЕЛАЛ МАТЕРИНСКОЙ ЛЮБВИ, Я БЫ ПЕРЕДАЛ ЕЕ ТЕБЕ, ПОТОМУ ЧТО, ЧЕСТНО ГОВОРЯ, СЫТ ЕЮ ПО ГОРЛО.

– Что? – едва не задыхается Велма. – Как ты… смеешь! Как ты смеешь… кощунствовать! Ты готов отказаться от блаженства?! – Велма плюется слюной, не находя слов. – Ты не заслуживаешь жизни! И я об этом позабочусь, я тебя убью. Он здесь, знаешь? Дикарь в Винке. Почему бы мне… я тебе просто покажу.

Велма откидывает крышку ящичка и резко встряхивает его.

Что-то маленькое, округлое, белое, взлетает в воздух посреди каньона.

И застывает в воздухе, словно подхваченное невидимой ладонью.

Замирает все. Велма, подавшись вперед, жадно ждет… чего-то. Но ничего не происходит. Круглая вещица – она похожа на череп – медленно поднимается, словно кто-то подносит ее к невидимым глазам.

С ЭТИМИ ТОТЕМАМИ ОДНА БЕДА, произносит голос. ОНИ ОДНОРАЗОВЫЕ.

– Что? – запинается Велма.

КОГДА ИХ ИСПОЛЬЗОВАЛИ ПО НАЗНАЧЕНИЮ, ВСЕ РАВНО С КАКОЙ ЦЕЛЬЮ – В ДАННОМ СЛУЧАЕ, КАК Я ПОНИМАЮ, ДЛЯ ВЫЗОВА ДИКАРЯ, – БОЛЬШЕ ОНИ НИ НА ЧТО НЕ ГОДНЫ. ВРОДЕ ОДНОРАЗОВОГО БИЛЕТА. ВПРОЧЕМ, ОТКУДА ТЕБЕ ЗНАТЬ О БИЛЕТАХ.

– Нет, – твердит Велма, – нет. Не верю. Кто мог им воспользоваться до меня?

ТА ДЕВУШКА, отвечает голос. КТО ЖЕ ЕЩЕ?

– Так он… убил ее вместо тебя? – недоумевает Велма.

О НЕТ. ЕЕ ОН ОСТАВИЛ В ЖИВЫХ. ОНА – ОСОБЫЙ СЛУЧАЙ.

Велма роняет ящичек.

– Так не честно! Не честно! Почему все всегда выходит по-твоему?

ПРОСТИ. Я НЕ ЗНАЛ, ЧТО ТЕБЯ ЭТО ТАК ОБИЖАЕТ.

– Знал. Не ври, ты знал!

Голос Велмы ломается от боли. Хуже нет, чем встретить понимание и сочувствие во враге.

ТЫ ЗНАЕШЬ, НОСИТЕЛЯ ИЗ НЕЕ НЕ ВЫЙДЕТ. С ЕЕ ПОМОЩЬЮ МАТЕРИ НЕ ВЕРНУТЬ.

– Это ты так думаешь, – с пугающим спокойствием отвечает Велма.

Я ЭТО ЗНАЮ.