Из-за моей молодой жены. Я месяца за два до его смерти женился на женщине, которую я обожал, готов был ползком за ней на край света. Если бы она сказала мне: «Укради, обмани, предай, родителей брось, человека убей», – сделал бы. Я любил ее безоглядно и покорно, а она меня мучила и издевалась надо мной. Во всю мощь своего сильного и тяжелого характера мучила, а я только слезы глотал и прощения просил.

Наверное, тут тоже я сам был виноват. Наверное, ей другая любовь нужна была. Без вот этой покорности, без вот этого желания сделать все, что она прикажет, без бесконечных прощений всем ее выходкам и жестокостям, и неблагодарностям, и несправедливостям, и просто злобному настроению минуты. Может быть, ей нужен был «настоящий мужчина» в самом пошлом смысле слова: брутальный самец – но я никогда не был «настоящим мужчиной». Я обожал женщину, и преклонялся перед нею, и хотел служить ей и получать в ответ такую же нежную, преданную любовь. А не так, чтоб я ей пинок по жопе и матюгами, а она мне – наваристых щец и бегом в койку. Но это совсем другая история. И вообще, «каждый виноват во всем», слыхали, знаем.

Мы с папой поссорились из-за нее. Он опять принялся меня утешать, говорить, что у меня в жизни все наладится, чтоб я не вешал нос. А я огрызнулся и сказал, что у меня все прекрасно, на пять с плюсом. А он возразил, и слово за слово, и в который раз спросил меня, зачем я на такой негодяйке женился. А я принялся ее защищать, как положено «настоящему мужчине». Не доводами разума, а криками «Не смей! Не трогай!» – и топал ногами, и стучал кулаком по шкафу. Поскольку разговор шел в спальне, где стола не было.

И вот тогда, едучи в такси на встречу с мертвым отцом, я думал, что ночью позвоню ей – мы были в вечной ссоре с первых недель после свадьбы и жили на разных квартирах, встречаясь изредка, – позвоню ей и скажу: «Только что папа умер!» – и она приедет ко мне, заплачет, обнимет, поцелует, пожалеет-приласкает, и все у нас будет хорошо. Получается, что я радовался смерти отца, да? Получается, что смерть отца была для меня всего лишь маленьким инструментом, всего лишь поводом для того, чтобы меня поцеловали и приласкали? О, Боже милосердный.

Папа болел перед смертью долго. Месяц за месяцем он терял работоспособность и память, становился рассеян, но вспыльчив и раздражителен… Мама же по старинке беспокоилась о его сердце: «Ах, только бы не инфаркт!» Ужасно циничную фразу сказала ей одна докторица: «Аллочка, вы еще не раз пожалеете, что у него такое здоровое сердце».

Но умер он от инфаркта в одночасье, даже в одну минуту. Сердце у него, как показало вскрытие, было очень больное: сильнейший склероз коронарных сосудов. Но инфаркт – это не рак, не чахотка, не та болезнь, от которой умирают постепенно и неуклонно, слабея и расставаясь с жизнью день за днем. Инфаркт – это сосудистая катастрофа, и часто она происходит от внезапного стресса. И вот я месяцами, а потом годами прокручивал в уме последний день жизни моего папы и наш с ним тяжелый разговор – сильнейшую ссору, после которой я уехал на дачу, громко хлопнув дверью, а он умер буквально через час после этого.

Но уже тогда, уже по дороге с дачи в Москву, я вспомнил этот наш трехчасовой давности скандал и начал думать, какой тут мой, так сказать, личный вклад. Я долго, очень долго, несколько лет думал об этом и переживал все это, пока не понял три вещи.

Первое. Мой папа был очень тяжело болен и все равно бы умер довольно скоро. Через год, два, самое большее через три – так сказали врачи по результатам вскрытия.

Второе. Он умер не мучаясь, и тут Бог, можно сказать, его пожалел. Тогда как при иной последовательности событий у него бы могли отняться ноги, начаться почечная недостаточность, фатальные проблемы с сосудами головного мозга, новые инсульты и так далее – и его умирание было бы мучительно, тяжело, тоскливо.

Третье. Но инфаркт у него случился все-таки – да, увы, горе мне! – после нашего кошмарного скандала.

Я снова и снова вспоминал все мельчайшие подробности нашего разговора, в котором я был отчаянно зол и оскорбителен. Мне стало понятно, почему я был так жесток, – в этом, можно сказать, виноват не я и не папа, а виновато «третье лицо» – моя тогдашняя жена. Крича на отца и обижая его, оскорбляя его, даже угрожая ему – я на самом деле срывал на нем злобу на нее. Но кому интересно это чертово «самое дело» вместе с «третьим лицом»? Есть факт: пожилой, тяжело больной отец, нечто сказавший своему молодому, здоровому (мне был двадцать один год!) сыну. Возможно даже, что-то для него (для сына, то есть для меня) неприятное и обидное – но сын, ослепленный своими комплексами дурак, накинулся на отца с руганью. Вдруг это потрясло папу настолько, что с ним случился спазм сердечных сосудов, от которого он и умер?

Когда я это понял, мне странным образом стало легче. Я определил долю своей вины в его смерти и понял, что эта вина навсегда со мной – несмотря на все обстоятельства пунктов первого и второго.

Но потом, гораздо позже, я понял вот что.

Сначала мне казалось, что я умер – обессмертившись в рассказах отца. Мне было тридцать пять, мне было сорок лет, у меня ничего не получалось всерьез и сильно – и бывало, что злые люди не только за спиной шептались, но и в глаза мне говорили с жестокой насмешкой: «Ну ты же неглупый мужик! Ну ты же сам понимаешь, кто ты такой, что ты из себя представляешь. Ты – Дениска из рассказов, вот и всё!» Тогда мне казалось, что мой папа – своей любовью и своим талантом создав книжного героя, мальчика Дениску, – убил меня.

Но вместе с тем мне казалось, что я тоже убил его – но не только этим ужасным, непростительным, роковым скандалом, о нет! Я убил его самим фактом своего взросления. Папа любил меня так сильно, что хотел остановить время. Сохранить меня навеки в виде маленького мальчика. Ему это удалось – наверное, до моих сорока лет, пока я пребывал во всех этих комплексах, описанных двумя абзацами выше. Хотя умер этот мальчик гораздо раньше, когда