чем тут я?» — спрашивает Зулейха. Серьезно так спросила, без обычного своего смешка. А когда он уехал, она тихо и грустно-грустно посмотрела ему вслед. Потом Зулейха изменилась, все реже и реже стали слышны ее песни. Со своих прогулок в горы она возвращалась задумчивая и очень печальная. А Мухтар начал приезжать к нам раньше обычного и помогать во всем. Я-то понимала, почему он это делает, и ненавидела подругу с каждым днем все сильнее. Я желала ей самых страшных несчастий: например, чтобы она сожгла лицо, сорвалась со скалы или чтобы ее укусила змея…

Рассказчица была красивой женщиной, я смотрела на нее во все глаза, мне трудно было поверить, что ее сердце могло вместить столько зла.

— Раньше, заслышав шум мотора, мы все выбегали на лужайку, а Зулейха — впереди всех. А теперь я заметила, что она, наоборот, услышав приближение машины, пряталась в комнате. Однажды я прошмыгнула следом за ней. Она сидела опустив голову, печальная, задумчивая, и была по-настоящему прекрасна… В тот день мне удалось подглядеть, как он передал ей какое-то письмо. У меня упало сердце, я покрылась холодным потом. Посмотрев по сторонам, Зулейха спрятала письмо в карман. Я, конечно, сделала вид, что ничего не заметила. Как только Мухтар уехал, Зулейха со всех ног побежала в горы. Я поняла, что она хотела остаться одна и прочитать письмо. Вернулась она растерянная, все валилось у нее из рук. Тот день был для меня длинным, как год. Я все ждала, когда он кончится, наступит ночь и Зулейха уснет. Еще мне не терпелось узнать, что в письме. Когда наконец улеглись, я замерла в ожидании, притворившись спящей, и следила за ней одним глазом. Она достала из кармана письмо, спрятала на груди и дважды окликнула меня: «Сахрат, Сахрат…» Я не ответила. Она все ворочалась с боку на бок и вздыхала: хотела со мной о чем-то поговорить. Потом притихла, и мне показалось, что Зулейха наконец задремала, но она вдруг вскочила, надела халат, подошла к двери, открыла ее и при лунном свете стала перечитывать письмо. Мое сердце словно грызли ядовитые змеи, так я злилась на нее. Боже, как я ей завидовала! — Рассказчица умолкла. Она перестала плакать, задумалась и точно забыла о моем существовании.

— Что же было дальше? — спросила я.

— Говорят, зло не останавливается ни перед чем, покушаясь на добро. Я все ждала. Наконец, увидев, что Зулейха уснула, я потихоньку вытащила у нее письмо и вышла под лунный свет. Письмо было написано на тетрадном листке синим карандашом, и каждое слово, прочитанное мной, падало свинцовой дробью в мою душу.

— Что же было в письме?

— Он называл ее своей любимой, своим жаворонком… Я вовек не забуду ни единого слова. Тогда от злости у меня затряслись руки и даже зазнобило. — Она посмотрела в окно. В больничном дворике вовсю пела весна. Небо, глядевшее на нас, было сочной голубизны. — Боже, как красиво! — сказала она. — И как грустно, что лишь из окна больницы по-настоящему видны все краски жизни. Здоровый человек не ценит главного… На чем я остановилась?.. Да, это письмо было прекрасно и поэтично. Я не смогу сейчас передать вам его слово в слово, но постараюсь рассказать содержание как можно подробнее. «Жаворонок мой, — так он начал, — никогда я не думал, что придут дни, когда я не в силах буду владеть собою, что единственной моей мыслью станет мысль о встрече с тобой, единственным моим стремлением будет стремление чаще слышать, твой неповторимый голос! Ты не представляешь, как я растерян, я потерял почву под ногами. Только когда я вижу тебя, я живу. Ты сказала, что нам лучше расстаться, потому что у меня есть невеста и мои родители никогда не разрешат мне ее оставить. Нет, жаворонок мой, никто мне не нужен, кроме тебя, я лучше умру, чем отдам тебя другому! Ты рождена, чтобы стать моей, и будешь моей, ты ведь любишь, я знаю. Я нарушу данное слово, преступлю родительский запрет! Я сказал им, что ни на ком не женюсь, кроме своей любимой. Скажи только «да», а в остальном положись на меня». — Женщина в волнении поднялась со стула и прошлась по комнате.

Мне стало жарко, будто любовь Мухтара и Зулейхи согрела меня. И мне казалось, что я держу в руках их письмо.

— Еще там говорилось о том, — продолжала Сахрат, — что Мухтар не может задерживаться на ферме, когда приезжает за молоком, потому что должен сдавать его свежим. Он писал, что будет приезжать каждую ночь и ждать, он умолял Зулейху выйти к нему.

Прочитав письмо, я незаметно положила его на прежнее место. Зулейха спала и ни о чем не подозревала. На другой день я почувствовала непреодолимое желание рассказать кому-нибудь о раскрытой мною тайне, поведать всему миру о том, что Мухтар собрался отказаться от своей невесты. А Зулейху я не выпускала из поля зрения ни на минуту, и не пойму, когда она успела написать ответ, — видимо, рано утром, встав первой.

Когда Зулейха передавала Мухтару бидон со сметаной, она сунула ему записку, и он тоже что-то передал ей. В моей душе бушевало пламя, и мне казалось, что если оно вырвется наружу, то сожжет дотла все кругом.

Зулейха совсем загрустила, даже петь перестала, а когда улыбалась, глаза ее оставались печальными. Как-то старая Умалхайир спросила ее: «Что с тобой? Уж не унес ли твои песни какой-нибудь горный орел? Спой, Зулейха, ты и не представляешь, как быстро летит время и спорится работа под твои песни!» — «Я не знала, что мои песни помогают вам, — ответила Зулейха, — мне казалось, они давно всем надоели, но если так — теперь я буду петь для вас не переставая». — Она вылила молоко из бидона на землю и запела. Я помню слова этой песни. Хотите, прочту?

Я кивнула: все, что касалось Зулейхи, я хотела знать. Женщина прочла вот какие стихи:

…Так доверчивы сейчас ко мне орлы,

Так быстро кружатся над выступом скалы,

Где мы, счастливые, сидим в закатный час,

Как будто радостно любуются на нас,

И так доверчиво журчат у ног ручьи,

И так улыбчивы вечерние лучи,

Так ярко светятся в косе моей густой,

Как будто дарят мне свой гребень золотой.

И так доверчиво ты лег у ног моих —

Глаза полузакрыл, задумался, притих

И на колени мне склонился головой,

Как будто ты и в самом деле