капли Лотто, постепенно приближаясь к фуникулеру, как к заповедной цели. Опытные путешественники считают, что город на горе круче нижнего, массивного и необъятного, переходящего в новостройки, но мне более комфортно было именно здесь, в понятной и привычной среде.

Она не требует обязательно становиться туристом, преследующим цели (в конце концов, можно и без лишнего Лотто как-нибудь обойтись – Карарра насытит им, добавив к нему еще и Морони, зал с Боттичелли и Рафаэлем, а также массу прочих чудес), но превращает во фланера. Требует немедленного замедления походки и необязательных наблюдений за прохожими, лавками, кошками, камешками, магазинчиками и прочими радостями обычных людей. Тут и там

Но верхний город все равно манит достопримечательностями, поэтому внезапно сдаешься и более уже не скрываешь от себя, что целишься именно туда. В вагончике за 1.25 евро с носа. Там всего-то 700 метров под углом 45°, и пока подымаешься вместе с людьми, видны виллы и дачи, нарезанные на склонах амфитеатром, – парад архитектурных стилей разных эпох, от Ренессанса до модерна, уютных садиков, заросших фруктовыми деревьями и цветочными кустами, что только не делают с городской реальностью длинные деньги! Ну вот представь – забуриться в Бергамо сразу после наполеоновских войн и уже никуда не выбираться, разводить свой огород, сторожить чужие грядки, возделывать газон, выкопать бассейн, назвать старшего сына Труффальдино.

Выходя из вагончика, тут же попадаешь в другую эпоху и в совершенно иное агрегатное состояние градообразующего стиля. Втискиваешься в жесткие ограничения каменной геометрии. Верхний Бергамо темен и терт, жесток и стар, но благодаря университетским корпусам и туристическим тропам все еще энергичен.

Он похож на все средневековые города сразу – коренаст, основателен и сумрачен в переулках, куда плохо пробивается солнце и где совсем хорошо пронизывает холодный, зернистый ветер.

Бергамо Альта превращается в заповедник вненаходимости уже на Пьяцца Веккья с обязательной башней (теперь в ней есть лифт) и Палаццо делла Раджоне с венецианским львом и львиным фонтаном (Венеция, привет-привет).

Самолет пролетел, кажется, совсем низко, и Бергамо Альта зарезонировал рояльной декой, такая тут акустика от тесноты видеоряда, таков резонанс.

Поймал себя на том, что все время хочу описать это главное противоречие бергамского ландшафта, вскипающее между тугой теснотой кварталов и омутами просторов между ними. Низкорослая свобода эта только нарастает по мере приближения к горе с верхним городом. К ней нижний Бергамо подползает многочисленными эспланадами, отстаивающими открытый кислород, точно к пляжу, разбивающемуся о скалу.

Бергамо одновременно открыт и максимально интровертен, густ и, на фоне постоянно активного неба, рассеян, собран и расслаблен, как тот воин, сидящий у походного шатра Константина на фреске в Ареццо.

Трое в лодке, не считая баптистерия

Дальше я прошел сквозь аркаду мертвых палаццо, чтобы выйти на Кафедральную площадь, точнее на пятачок и действительный отдельный метафизический пуп, тоже ведь со своей оригинальной конфигурацией: в Бергамо роли «правительственных зданий» странно перепутаны – недоношенный восьмигранный баптистерий (1340) скромно приткнулся в углу (он зарешечен, его, видимо, даже не открывают184), напрочь забиваемый эффектной (резной, изысканной, более чем богатой) капеллой Коллеони – гробницей того самого знаменитого кондотьера, конный памятник которому стоит на второй по прекрасности и первой по суггестивности площади Венеции.

Кажется, что именно усыпальница воина, позолоченная фигура которого возвышается (а что ей еще делать? именно возвышаться) на золотой лошади в полный рост под куполом капеллы, совсем как инсталляция Маурицио Кателлана, и есть вход в самый важный бергамский храм (Кафедральный собор будто бы притулился сбоку и такими эффектами да полномочиями не обладает), но на самом деле самая главная тут – романская базилика Санта-Мария-Маджоре, вылепленная совсем из иного теста, практически без украшательств, если не считать розовых львов у входа.

Вся красота у Санта-Мария-Маджоре внутри – похожий на пещеру Аладдина мощный барочный интерьер рвется навстречу туристу. Одна часть стен покрыта фресками, а другая – старинными шпалерами (первый раз вижу такую рукодельную выставку-вставку внутри собора), дополняющими помещение театрально-декорационными обертонами, еще более пышными, еще более барочными.

Там похоронен Доницетти, а также его учитель Симон Майра, и кажется, что внутри повышенно кучерявая Санта-Мария-Маджоре превращена из культового учреждения в культурное: в трансепте выставлена громадная картина, снятая с колосников и недавно отреставрированная (впрочем, сбор денег на ее консервацию продолжается), люди фотографируют аркады и украшения потолков без аккуратизма, свойственного туристам в церкви.

Барокко Санта-Мария-Маджоре – не сорта «взбитые сливки потоком потекли», но четкой и по-бергамски жесткой геометрии185, из-за чего вдруг накрывает ощущение мирового порядка, вообще-то редко складывающееся внутри паники стиля. Такие эмоции нечасто проявляются в больших соборах, порой распадающихся на фрагменты, а тут все собрано в единый бутон. Он обязательно распускается в голове, стоит немного задержать шаг где-нибудь посредине.

На Дуомо, который дверь в дверь стоит по-соседски рядом, я столько сил уже не потратил, не смог: обычная базилика с темными углами капелл, из которых глазеет рано потемневшая живопись. Хотя, разумеется, и здесь есть чем поживиться. Например, на подземном этаже с музеем-ризницей Кафедрального собора и стенами из окрашенной стали, не говоря уже о большой картине главного бергамского художника Джованни Баттисты Морони (Лотто все же пришлый и не родной) «Мадонна с младенцем и святыми» (1576), а также о «Мученичестве святого епископа Иоанна» (1743) Тьеполо-отца (вторая картина за алтарем). Привет из Венеции

Холст Тьеполо достался Дуомо, опять же, по соседству: Джамбаттиста был одним из главных живописцев, украшавших Капеллу Коллеоне – часовню, построенную в 1473–1476 годах, куда великий кондотьер лег в возрасте 88 лет рядом со своей дочерью Медеей, заранее озаботившись еще одним монументальным памятником имени себя.

Для этого он задолго до смертного часа обратился к архитектору и скульптору Джованни Антонио Амадео, который должен был превзойти богатством и тонкостью убранства не только себя, но и всех своих предшественников вместе взятых. Вкус у Коллеоне был, надо сказать, неплохим: ориентировался он на погребальные монументы в главных венецианских пантеонах – Сан-Дзаниполо и Фрари. Однако если в этих базиликах великие люди массово рассредоточены по стенам и капеллам, то в Бергамо Коллеоне, которого венецианцы некрасиво кинули с конным памятником, царит над городом в гордом одиночестве – и сравнивать его здесь уже не с кем.

Амадео превзошел всех, создав волшебный холм из живописи и скульптуры, ее обтекающей. Конечно, эффектнее всего золотой Бартоломео, восседающий на золотом коне столь высоко над зеваками, что его толком-то и не видно: простора в часовне не так много, как в Сан-Дзаниполо, и далеко вбок не отойдешь – тут же упрешься в гробницу пятнадцатилетней Медеи, которая умерла раньше отца и была похоронена в Урняно. В фамильную