тем, что вывел Давида уже влюбленным в жену Урии, умолчав, каким образом страсть овладела его сердцем.

Но вернусь к «Полиевкту», поставленному с очень большим успехом. Слог его не столь могуч и возвышен, как в «Цинне» или «Помпее»,{135} но в нем есть нечто более трогательное, и нежность земной любви так пленительно сочетается здесь с неколебимостью любви к богу, что представлением остались довольны как люди набожные, так и люди светские. Я лично нахожу, что ни в одной своей пьесе не достиг такой стройности композиции, такой взаимосвязанности отдельных сцен. Единство действия, времени и места соблюдены со всей строгостью, а сомнения, которые могут возникнуть насчет двух последних, легко рассеются, если зритель окажет мне любезность прочесть при случае настоящий разбор, к чему его обязывает признательность за труд, затраченный нами на то, чтобы его развлечь.

Конечно, если приложить к этой пьесе мерку наших обычаев, то окажется, что жертвоприношение слишком быстро следует за приездом Севера и что такая поспешность, вытекающая из необходимости соблюдать правила, выходит за рамки правдоподобия. Когда король посылает своим городам приказ устроить благодарственное молебствие в честь его побед или иных ниспосланных небом милостей, приказ его исполняется не сразу по получении: нужно собрать духовенство, магистратов, городские корпорации, а это требует времени. У актеров такой нужды нет — на сцене вполне достаточно Феликса, Неарка и верховного жреца, приносящего жертву; поэтому автору и ни к чему было откладывать церемонию до следующего дня. К тому же, коль скоро Феликс побаивается императорского любимца, думая, что тот гневается на него за брак Паулины, есть все основания заставить его поторопиться и попробовать завоевать благосклонность своего недолгого гостя быстрым и безотлагательным выполнением его желания, равно как воли императора.

Другое сомнение возникает в связи с единством места, выдержанным в целом довольно строго: все события совершаются в зале или общей приемной, откуда входят в покои Феликса или его дочери. Однако, чтобы не нарушить это единство, во втором действии мы вынуждены были слегка погрешить против благопристойности, заставив Паулину выйти к Северу в приемную, тогда как ей подобало бы ожидать его у себя. На подобное возражение я отвечу, что у нее две причины самой искать встречи с Севером: во-первых, она стремится оказать возможно больший почет человеку, гнева которого опасается ее отец, приказавший ей постараться расположить гостя в его пользу; во-вторых, так ей будет легче прервать беседу с ним и удалиться к себе, если он не захочет расстаться с ней, когда она попросит, а это избавит ее от опасного объяснения, удалиться же к себе она не сможет, если примет Севера в своих покоях.

Признания Паулины Стратонике касательно любви, которую она испытывала когда-то к Северу, побуждают меня сказать несколько слов о моменте, избранном мною для этих признаний. В наших театрах слишком часто бывает так, что герои нарочно выжидают дня, к которому приурочено действие, чтобы признаться в любви, питаемой ими уже несколько лет, хотя было бы естественней, если бы они много раньше поведали о ней лицу, пользующемуся их доверием. О такой любви зритель должен узнавать заранее из рассказа одного актера другому, но непременно тому, кто, как и зритель, имеет основания не ведать о ней, пока сюжет не даст рассказчику повод нарушить столь долго хранимое им молчание. Инфанта в «Сиде» признается Леонор в тайной любви к Родриго, но вполне могла бы сделать это полугодом, а то и годом раньше. Клеопатра в «Помпее» не многим разумнее ведет себя с Хармионой, рассказывая ей о любви Цезаря и прибавляя, что

он, даже на войне,

Посланья пылкие шлет с вестниками мне.

Коль скоро она вряд ли может пускаться в откровенности с кем-нибудь, кроме Хармионы, последняя, по всей вероятности, сама и вводила вестников Цезаря к царице, а поэтому поневоле осведомлена об отношениях Цезаря с ее госпожой. На худой конец нам следовало бы указать какую-нибудь причину, позволившую Хармионе так долго пребывать в неведении, и назвать лицо, помогавшее царице общаться с посланцами Цезаря. В «Полиевкте» дело обстоит иначе. Паулина открывается Стратонике только потому, что хочет поведать ей о своем тревожном сне и причинах, оправдывающих ее тревогу; а так как сон этот она видела лишь накануне и, не будь его, никогда не открыла бы Стратонике свою тайну, можно заключить, что ей незачем было делать признания раньше, чем она их сделала.

Я не ввел в пьесу рассказ о смерти Полиевкта, потому что и рассказать о ней и выслушать рассказ могут лишь те же язычники, которые уже рассказывали и слушали про смерть Неарка; подобное повторение явилось бы приметой творческого бессилия и к тому же умалило бы величавость главной сюжетной линии, завершающейся кончиной Полиевкта. Поэтому я предпочел сообщить о ней не с помощью рассказа, лишенного должной возвышенности уже потому, что он вложен в уста, недостойные его произносить, а через посредство приходящей в священное неистовство Паулины, которую смерть мужа обращает в христианство. Ее отец Феликс обращается вслед за нею, и оба эти обращения при всей своей внезапности столь обычны для христианских мучеников, что их нельзя рассматривать как нечто исключительное, редкое и не могущее служить примером для подражания. К тому же они проливают мир в сердца Феликса, Севера и Паулины, а без этого мне трудно было увести последних со сцены в таком душевном состоянии, которое бы сообщило пьесе законченность и вполне удовлетворило любопытство публики.

КОММЕНТАРИЙ

Закончив работу над пьесой, Корнель прежде всего отправлял ее рукопись в театр. Издавалась она отдельной книжкой, как правило, уже после премьеры. Иногда на подготовку издания уходили один-два года. Очень часто основной тираж книги печатался в родном городе Корнеля, Руане, известные же парижские печатники и книготорговцы давали книге свою издательскую марку и брали на себя ее продажу. Издания отдельных пьес Корнель нередко сопровождал посвящением тому или иному высокопоставленному лицу. При переизданиях эти посвящения иногда снимались.

В 1644–1647 гг. драматург выпустил первое собрание своих произведений, включавшее все, что он к тому времени написал для театра, — от «Мелиты» до «Родогуны». В 1652 г. вышло трехтомное издание его пьес (оно не было полный и не считается авторитетным). Зато в 1660 г. вышло новое трехтомное издание, над подготовкой которого писатель напряженно работал. В это издание были включены все написанные пьесы, от «Мелиты» до «Эдипа», а также три теоретических «Рассуждения» и специальные «разборы» всех двадцати трех пьес. В 1664–1666 и в