обычный порядок. А следующим летом сюда был прислан князь Яков Одоевский, чтобы произвести следствие и суд над главными мятежниками. Все они более или менее подверглись казни; в том числе Шелудяк, Красулин и Грузинов были повешены. Менее значительные мятежники разосланы на службу по другим волжским городам. Владыка Парфений, назначенный митрополитом в Астрахань, прежде всего устроил торжественное погребение убиенному предшественнику своему, Иосифу и положил его в самой соборной церкви за святительским местом. В народе распространились слухи о разных знамениях, являвшихся на том месте, где совершилась его мученическая кончина31.

Успокоением Астраханского края окончилась смута, поднятая Стенькой Разиным во главе голутвенного казачества против московских государственных порядков. Она приняла большие размеры потому, что нашла себе обильную пищу среди закрепощенного крестьянства, утесненного поборами посадского люда и угнетенного тяжелой службой стрелецкого войска, то есть среди тех низших обездоленных слоев, из которых наиболее смелая и свободолюбивая часть и уходила именно в это казачество. В сей борьбе государства со своими противниками много было потрачено энергии и свирепости с той и другой стороны; но, разумеется, в конце концов, новая смута обнаружила только крепость московского государственного начала и окончательно утвердила его самодержавный строй, вместе с помещичьим крестьяновладельческим служилым сословием. Эта победа государства была также и дальнейшим его шагом в деле централизации, то есть в более тесном подчинении окрайн и вообще областей центральному московскому правительству.

В то же время еще более укрепилось и государственное значение православной церкви после неудачной попытки со стороны последователей раскола, которые подняли открытый мятеж на противоположной или северной окрайне государства, в отдаленном от Москвы Соловецком монастыре.

Этот монастырь представлял собой довольно сильную крепость и имел все средства для продолжительной обороны. Уже самое островное его положение на далеком северном море, в течение полугода закованном во льды и лишенном сообщений, служило наилучшей его защитой. Башни и стены монастыря были вооружены медными и железными пушками и застенными пищалями; всего до 90 орудий. Пороху было заготовлено до 900 пудов. А хлеба и всяких съестных припасов было собрано едва ли не на десять лет; одного меду имелось более 200 пудов и порядочное количество бочек церковного красного вина; притом сообщения с берегом и доставка съестных припасов еще долго не прекращались. Гарнизон превышал 500 человек, в том числе было до 200 монахов и послушников и более 300 мирян, в числе которых, кроме крестьян, были беглые холопы, стрельцы, донские казаки и даже разные иноземцы, именно шведы, поляки и татары. Религиозный фанатизм придавал русским раскольникам еще силу моральную. О новоисправленных книгах мятежники не хотели и слышать; присланные им новопечатные книги в дощатых переплетах они выломали и бросили в море, а переплеты пожгли. Понятно поэтому, что отправленный сюда воеводой стряпчий Волохов с небольшим стрелецким отрядом (человек полтораста) даже не решался осадить монастырь; а посланцы его, приходившие с увещанием, возвращались с дерзким ответом. Воевода стал было на Заячьем острове в 5 верстах от монастыря; но, ничего не достигнув, на зиму ушел на твердую землю. Он поставил в Кемском городке слабую заставу, якобы для того, чтобы не пропускать запасов с берега в монастырь; а сам засел поблизости на юго-западном берегу Белого моря в Сумском остроге и занялся поборами с волостей, населенных монастырскими крестьянами. Но тут он встретил противодействие со стороны архимандрита Иосифа; не принятый монахами, архимандрит поселился на том же острове, откуда управлял сумскими и кемскими монастырскими вотчинами и всякими промыслами: соляным, рыбным, слюдяным и так далее. Иосиф стал посылать в Москву жалобы на притеснения и вымогательства Волохова; а последний доносил, будто архимандрит, его старцы и служки бражничают, за государево здоровье Бога не молят, поют в церкви не единогласно и даже радеют соловецким ворам. Распря их разгорелась до того, что Волохов позволил себе явное насилие над архимандритом, бил его по щекам, драл за бороду и велел своим стрельцам посадить в тюрьму на цепь. Оба противника были вызваны для разбирательства в Москву и уже не воротились на Белое море. Иосифа перевели в Казанский Спасский монастырь; а на место Волохова в 1672 году был отправлен стрелецкий голова Клементий Иевлев. На подкрепление к нему послано с Двины, то есть из Холмогор и Архангельска, 600 стрельцов. Но это были люди, «пехотному строю не обученные», состоявшие под командой двух поручиков и трех «неумелых» сотников. В августе сего года, имея отряд в 725 человек, воевода подступил к монастырю и послал туда сотника с увещательным письмом, но также безуспешно. Свои военные действия он ограничил тем, что пожег ближние хозяйственные строения, сено, дрова, побил скот; а затем ушел опять в Сумский острог, сославшись в своих донесениях на недостаток пороху и свинцу. Тут, подобно Волохову, он стал притеснять монастырских крестьян поборами, вступаться в соляные и другие промыслы, с целью наживы, но под предлогом недостаточных кормов для своего отряда. В следующем году Иевлев был также отозван и воеводой прислан из Москвы Иван Мещеринов с новым подкреплением и людьми, и боевыми запасами, и с указом «быть на Соловецком острове неотступно». Подчиненные ему начальные люди оставлены прежние, а именно иноземцы майор Степан Келер, ротмистр Таврило Буш, поручики Гутковский и Стахорский, которые и должны были обучать стрельцов пехотному строю и стрельбе; хотя сами они были офицеры рейтарского строя. Но этим обучением руководил сам воевода, по докладам которого дело шло успешно.

Летом 1674 года Мещеринов собрал ладьи и карбасы, взял у крестьян гребцов и кормщиков и высадился на Соловецком острове. Тут оказалось, что Иевлев, предав огню хозяйственные постройки, окружавшие монастырь, тем облегчил оборону его и затруднил нападение. Строения эти давали бы возможность осаждающим близко подойти к стенам; теперь же они должны были действовать на совершенно открытой местности, подвергаясь огню крепостного наряда. А грунт был каменистый, и шанцы приходилось копать с большим трудом. Укрепясь кое-как шанцами, Мещеринов начал обстреливать монастырь; откуда отвечали ему также выстрелами. Самым ярым мятежником явился бывший архимандрит Саввы-Сторожевского монастыря Никанор; он не только благословил на стрельбу из пушек, но и часто ходил по башням, кадил и кропил святой водой голландские пушки, приговаривая: «Матушки мои галаночки, надеемся на вас, что вы нас обороните». Он приказывал особенно стрелять по воеводе и для этого поручал караульным на стенах смотреть в трубки, говоря: «Поразишь пастыря, ратные люди разбредутся аки овцы». Рядом с Никанором в таком же воинственном задоре действовали особенно келарь старец Маркел, городничий старец Дорофей, прозванием Морж, сотники Исачко Воронин, из беглых боярских холопов, и Самко,