пузатые, гладкие и пупырчатые, голубые и серые, белые и оранжевые. Наставленные друг на друга, нагроможденные в телегах с сеном и кабачками, разложенные под фонарями и в углах, на прилавках, столах, скамейках. Из одних тек холодный лазурный свет – те самые белоснежные свечи с голубым огнем, которые было запрещено тушить, – а из других свет тек зеленый, изумрудный, как трава, – болотные огни, души утопленников, попрятались в них, играя друг с другом в прятки. Впереди, у фонтана, с треском и восторженными визгами заполыхал высокий костер на пирамиде из вязовых поленьев. От него по площади прокатился такой жар, что даже у Лоры, держащейся от него поодаль, вмиг пересохли губы. Наплевав на то, что еще недавно на том же месте висели части человеческого тела, вокруг вытанцовывали юноши и девицы в деревянных масках, с завитыми рогами и хвостами кошачьими, скорпионьими, лисьими. Они водили хоровод, целовались, смеялись, пили по очереди из одной увесистой кожаной фляги, и Лора вдруг поняла: Ламмас делает это опять.

Он опять отравляет жителей. Только в этот раз отрава не в еде и напитках, а в самом воздухе. Точнее, в тех, кто выдыхает его вместе с заклятиями.

«Это ведьмы?» – сощурилась Лора, вглядываясь в толпу.

Лора бы и не заметила их среди ряженых, если бы они вдруг не стали бросаться друг за другом в пляс. Конечно, были и те, кто веселился на празднике с самого начала, – не то слишком глупые, не то безумцы какие, но теперь Лора не находила среди них ни одного грустного лица. И ни одного разумного. Зато были лица сосредоточенные и нахмуренные, шепчущие что‐то, причем и губы двигались синхронно. Все были женщинами и все в лиловых остроконечных шляпках, какие они носили на День города каждый год, выражая свою преданность ковену.

«Вот же двуличные стервы!»

Титания, поделившаяся своими сомнениями во время одного из чаепитий, оказалась права: у Ламмаса в городе куда больше друзей, чем недругов, и большинство из них на самом деле дружили с ним уже давно. Кто‐то из «друзей» ведь должен подмешивать другим яд, как это делала Лора.

Или накладывать на весь город не менее ядовитые чары.

Вот, каким День города был на самом деле: ожившие трупы – пастухи, сцена с Душицей на другой стороне и прилавки с этой – ограждения, а сама площадь – загон для послушного, усмиренного стада. Самое что ни на есть настоящее жертвоприношение.

И Ламмас уже начинал его.

– Твою мать! Твою мать!

Лора забормотала снова, отъехала от ведьм и толпы подальше, забилась в угол, боясь, что заклинания и на нее подействуют. Она хорошо помнила наказ Титы оттягивать ритуал, насколько это возможно, но не менее хорошо помнила и то, что именно Тита из них троих самая сильная. Нет, не так. Она единственная, кто этой силой вообще обладает по-настоящему. Что может противопоставить воплощению лета бывшая русалка, навлекшая на саму себя несчастье? А вампир, который порой без помощи не может даже встать с кровати, потому что в нем всего две капли крови? По одной на последние две извилины мозгов, очевидно. Голоса Лоры хватит максимум на то, чтобы одурачить, и то лишь одного, не многих. Как же ей привлечь внимание целой площади, разделенной Немой рекой, и этого вечно улыбающегося овцевода?! Залезть на сцену, что ли, со своей коляской и попросить у Душицы микрофон… Или изобразить в толпе сердечный приступ? Наехать колесами на ноги одной из ведьм?

«Думай, Лора, думай!».

И она придумала.

Франца ждать больше не имело смысла. Не стоило изначально полагаться на него. Он всегда думал лишь об одном себе. И она всегда думала лишь о себе. Так зачем кому‐то из них меняться?

Лора снова осмотрела площадь и подкатилась к ближайшей башенке из трех одинаково пузатых рыжих тыкв. На самой верхней, балансируя, сидела соломенная кукла. Лора подтянулась к ней немного, насколько ей позволяли это налитые свинцом ноги, и сдернула куклу за лоскут растрепанной юбки вниз. Сжала в пальцах, да так сильно, что посыпалась солома, и вгляделась в ее нарисованное краснощекое лицо, которое улыбалось ей глумливо.

Ифриты, джинны, вейлы, нимфы, болотницы, гримы, оборотни, вампиры, мертвецы и гули, сытые множеством самайнтауновских смертей, но все равно облизывающиеся. Душица, поющая на сцене дрожащим, впервые фальшивым от тревоги голосом, и муж Наташи, которого Лора случайно увидела слоняющимся в толпе, одинокого и потерянного. Сама Наташа. Сама Титания. Все они… Никто из них не заслуживал сегодня умирать.

Однако теперь для Лоры вопрос стоял иначе.

Как не умереть ей?

– Встреться со мной, Ламмас, – сказала Лора кукле, приблизив ее к лицу. – Как можно скорее. Прямо сейчас! Иначе… Иначе будет слишком поздно. Титания знает, как тебя убить.

* * *

Вязовый лес, как и всегда, был темным и диким. И она была точно как этот лес – тоже дикая, тоже с темнотой в глазах, тоже с непокорным неприрученным зверьем, скребущимся у нее под кожей. Молодые ветви гладили ее по спине, будто приветствовали, а заскорузлые, которые она отодвигала с нехоженой тропы рукой, хлестали так больно, словно наказывали за то, что им пришлось долго дожидаться.

Титания наконец‐то вернулась домой.

Одна, босая, разувшаяся на краю дороги, чтобы чувствовать ступнями стылую сырую землю и чтобы пальцы погружались в нее, рыхлую, а силы этой земли наполняли ее, она брела через вязовый лес. Сердце неистово колотилось в груди, да не как у хищника, а как у добычи. Тревожно было в этом лесу, страшно в собственном родном чертоге. Ибо в прошлый раз она была здесь со стражем, предводителем Дикой Охоты, и когда звук его шагов нарастал, все вокруг, наоборот, затихало. Титанию же лес встречал громко, практически выл, и гул стоял такой, будто природа устроила торжественный пир. Щурясь, внимательно глядя вниз на бурелом, чтобы не споткнуться, Титания видела, как режут и вспахивают землю лей-линии. Голубые, светящиеся, тонкие, как вены на человеческом теле, уходящие на многие мили вглубь леса. Лей-линий было так много, точнее – повсюду, и они соединяли между собою миры. В такие дни, как в Самайн, на них можно было играть, как на лире, – столь крепкие, столь тугие и яркие струны, напившиеся закатного света и полуночного молока. По неосторожности ничего не стоило о них порезаться – или порезать ими.

Там, где лей-линии натягивались слишком сильно, открывались двери, точно в перетянутой ткани образовывались прорехи. К одной из таких дверей Титания и шла.

Но сначала…

В вязовом лесу Самайнтауна она бывала всего четыре раза. В первый раз, когда сбежала из своей Страны и повстречала Джека, а затем ушла за ним, укутанная в его верхнюю одежду, и