Заступая в должность, Несторий решил продемонстрировать собственную нетерпимость к еретикам и прочим инакомыслящим, сделав эту черту своей политики своеобразной «визитной карточкой». На хиротонии Несторий, обращаясь к царю, воскликнул: «Император, дай мне землю, очищенную от еретиков, – и я воздам тебе за это Небо!» И на самом деле, став архиепископом столицы, он проявил себя как очень деятельный администратор. Несторий весьма активно боролся с различными ересями и в скором времени организовал настоящие гонения на ариан, монтанистов, валентиан, маркионитов и другие церковные партии, добившись издания (или реанимации) целого ряда государственных законов, подвергавших еретиков ссылкам, конфискации имущества, лишению гражданских прав, заключению в тюрьму и т.п.

Первоначально всем казалось, будто патриарх постарается продемонстрировать свою независимость по отношению к царскому двору – его солидность и важный вид предрасполагали к такому умозаключению. Но уже на другой день после своего посвящения он явился во дворец как рядовой чиновник на службу, а затем положил в постоянную практику общение с придворными и с самими императорами. Несторий сделался записным царедворцем, обзавелся обширными связями и, выдавая себя за знаменитого богослова, часто беседовал со св. Феодосием Младшим, который проникся к нему искренним уважением. Со св. Евдокией Несторий также сумел наладить добрые отношения: он напоминал ей софистов Афин и знаменитых ораторов, в среде которых она провела свое детство и юность. Но св. Пульхерия весьма настороженно следила за патриархом, не очень доверяя ему.

Желая завоевать единоличное доверие царя и царицы, заметив намечавшуюся холодность в отношениях между ними и св. Пульхерией, Несторий решил сыграть на опережение, окончательно рассорив св. Феодосия с сестрой. Как ему показалось, св. Пульхерия слишком благосклонна к уже упоминавшемуся другу детства императора Павлину. До самой августы и ранее доносились злоречивые сплетни, однако она мало обращала внимания на скрытые насмешки придворных евнухов. Но теперь упреки о необходимости соблюдать обет девства, ранее данный ею Богу, о целомудрии и воздержании от пылких чувств, были ей публично высказаны патриархом Несторием.

Это – не единственная дерзость, которую себе позволил патриарх в отношении к старшей сестре императора. Словно нарочито, он запретил св. Пульхерии обедать вместе с ее подругами-монахинями по воскресеньям после причастия в епископском дворце – давний и очень добрый обычай, который до сих пор неизменно соблюдался. Дальше – больше: Несторий запретил св. Пульхерии причащаться в святом алтаре в день праздника Пасхи Христовой, хотя ранее такое благословение было получено ею у патриарха Сисинния (426—427).

Кроме того, Нестория крайне раздражало то обстоятельство, что св. Пульхерия, пусть и в несколько ригоричных формах, старалась во всем стать земной проекцией Богородицы, Которую, как мы сейчас узнаем, он признавал в совсем ином качестве[776]. Конечно, внучка св. Феодосия I Великого сумела поставить на место зарвавшегося клирика, но с тех пор возненавидела его всей душой[777].

Чувствуя – конечно, излишне самоуверенно и явно ошибочно – в своей душе талант богослова, Несторий в скором времени попытался закрепить в общецерковном сознании и практике богослужения те идеи, которые вынашивал еще в Антиохии. Надо сказать, что Несторий был далеко не одинок в своем богословии. Ему лишь принадлежит дерзость первому открыто объявить их и заставить признать общепризнанными изложениями истины Боговоплощения. Например, его духовный отец и учитель Феодор Мопсуэстийский со свойственной ему прямотой на вопрос: «Кем был Христос?» отвечал следующим образом: «Человек был во чреве Девы Марии, человек и вышел из Нее. Человек этот, Иисус, ничем не отличался от людей одной с ним природы, кроме того, что Бог даровал Ему благодать»[778].

Как-то раз синкелл Нестория, пресвитер Анастасий, проповедовал народу в присутствии самого патриарха; остановившись на минуту, как будто желая раскрыть перед пришедшими удивительную тайну, он заявил, что не следует называть Деву Марию Богородицей, Матерью Божьей, поскольку Она была человеком, а от человека Бог родиться не может. Поднялся страшный шум, народ возмущенно роптал, и тогда встал сам Несторий и, защищая своего синкелла, подтвердил сказанное: «Мария – не Богородица, а Христородица!»

Эта явно заранее организованная сцена имела широчайший резонанс в Константинополе и вообще на Востоке. Друзья при дворе, взволнованные народными нестроениями, предложили Несторию более категорично и ясно заявить свою позицию, должную отныне считаться официальной точкой зрения Константинопольской церкви. Нашелся и удачный повод – канун Рождества Христова, 25 декабря 428 г.

В этот день, взойдя на амвон для проповеди, Несторий долго и обстоятельно объяснял, почему на его взгляд Богородица должна именоваться исключительно «Христородицей». Раскол среди присутствовавших сенаторов, клириков и прихожан образовался страшный: одни защищали Нестория, другие гневно протестовали против его слов. Раздосадованный тем, что его слова не восприняты всеми как «руководство к действию», Несторий внезапно обернул свои выпады на представителей самого Константинопольского клира, заявив, будто отдельные иереи, слабо разбиравшиеся в вопросах веры, смущают христиан и не удосуживаются поучиться у более мудрых богословов. Этот несправедливый упрек в невежестве задел за живое пресвитеров, некоторые из которых являлись питомцами еще св. Иоанна Златоуста. Из своей среды они срочно вызвали человека, способного отстоять традиционную точку зрения о Богородице, – титулярного епископа Прокла[779].

Для публичной защиты своего мнения Прокл выбрал один из праздников в честь Богородицы и в блистательных выражениях обосновал, почему Она должна величаться именно таким образом: «Не считай, человек, этого рождения (то есть рождения Христа. – А. В.) унизительным, когда оно для нас сделалось источником спасения. Если бы Он не родился от жены, то не умер бы; если бы не умер, то не упразднил бы Своей смертью имущего державу смерти, сиречь, диавола (Евр. 2, 14)»[780]. Его успех был полным; слыша овации мирян, собравшихся в храме, Несторий не решился дать немедленный отпор, сказав лишь, что не желает стеснять свободу других, но вскоре объявил сторонников Прокла еретиками. Началась открытая война в церковном алтаре между патриархом и его же священниками[781].