Он потер на удивление гладкий подбородок. Ту же часть лица, промелькнуло у нее в голове, что отстрелили офицеру Констеблю. Ей следовало побороть все еще крепко сидящую в ней привычку Дьюренсов принимать все, сулящее чистую радость, с обязательной примесью грусти и страха.

— О, мы непременно останемся, — сказала она ему как женщина, знающая, что делает, женщина, о существовании которой в себе она никогда раньше и не подозревала.

— Ты говоришь непременно? — спросил он как-то недоверчиво.

— Да. И меня не беспокоит, потеряешь ли ты ко мне так называемое уважение.

— С чего это я потеряю к тебе уважение?

Лишь много позже такие слова стали банальностью, повторяемой миллионами, словно некий молитвенник или иной менее сакральный устав предписывал обмен не только обычными брачными обетами, но приемами соблазнения. Тем не менее для этих двоих в нише все это казалось новым. Салли всегда ужасно хотелось вести себя бесшабашно, казаться искушенной и тем вызывающей зависть. И момент настал, Чарли любил ее за это.

— Нужно зайти в кафе, — он сказал, словно мог осознать произошедшее только сидя. — Подожди, — сказал он. — Не сейчас.

Они нашли кафе и устроились за столом, стоящим в тени. На сей раз они пили кофе.

— Послушай, — сказал Чарли. Он смотрел на нее прямо, но даже на обветренном лице она не могла не заметить проступившего румянца смущения. — Нас ждет нечто роковое или восхитительное, — сказал он. — Я заказал два номера, но все это без толку. Мадам не обманешь. Здесь все не так, как у англичан, где достаточно приличным считаются смежные номера. Впрочем, это к делу не относится.

Ей подумалось, что она, может статься, волнуется даже сильнее его, но не знает, как ему сказать, чтобы он перестал об этом думать. И в то же время его нервозность нравилась ей и возбуждала ее.

— Не думал, что в итоге нам придется обсуждать подобные пошлости, — сказал он. — Все эти дешевые уловки. Все эти танцы с тенями. Прости меня.

Она тронула его за руку, словно просила: давай с этим покончим!

— Почему приходится все это планировать как какое-то преступление? — вздохнул он.

— Потому что теперь счастье сделалось преступлением, — ответила она.

Он благодарно рассмеялся, но покачал головой. Его замешательство так и не прошло.

— Но все гораздо хуже, чем я тебе сказал, — продолжал он. — Еще эта фальшивка, свидетельство о браке… Французские офицеры изготавливают их и продают нам… Приехав туда, я могу сказать, мадам, бронирование двух номеров было ошибкой… Мне с женой достаточно…

Она подняла руки вверх.

— Не нужно мне об этом рассказывать, — проговорила она. — Оставь это при себе.

— Но почему мир озабочен подобной формалистикой?

— Чтобы люди дважды подумали, — предположила она.

Но почему-то не думают дважды, собираясь оторвать молодым ребятам голову. Не думают дважды, прежде чем начать артиллерийский обстрел или газовую атаку. Все это можно проделать, не вылезая из кожи вон. Ни подложных документов, ни обмана и лжи.

— Чарли, это бессмысленное сотрясение воздуха.

Он восхищался ею. Ему не верилось в ее согласие. При этом она сама удивлялась собственному стремлению дойти до конца.

И если шофер, который во второй половине дня вез их вдоль берега в деревню Айи, и подозревал об их истинных намерениях, им это было все равно, и они радостно вышли перед загородным отелем, стоящим прямо в лесу, и дорога от него спускалась к реке. Салли уселась в кресло в маленькой гостиной, а Чарли погрузился в меню. Она не чувствовала абсолютно никакого смущения. Она чувствовала себя женщиной, которой владеют.

* * *

На окнах висели тяжелые шторы, а стены были оклеены обоями с густыми купами роз на темном фоне. Кровать оказалась провисшей, продавленной под тяжестью десятилетиями ложившихся на нее людей. Ее покрывали толстые пледы и туго набитые подушки. Салли сказала себе, что именно тут все и произойдет. Именно эта высокая кровать, на которую женщинам с ногами покороче приходилось забираться, лишь непристойно их задрав, а она могла свободно опуститься, и должна стать ареной. Она нервничала и за него, и за себя. Притом что с описаниями телодвижений, лежащих в основе предстоящего ритуала, она сталкивалась в текстах для среднего медицинского персонала. Физиология была ей известна. Она не была абсолютно невежественна, как какая-нибудь машинистка. Нисколько не смутилась, когда они официально подписывали недавно отпечатанное, но фальшивое свидетельство, которое Чарли выложил на стол как доказательство их брака. И сейчас волноваться продолжал именно он, думая, что не уверена она. Он все никак не мог избавиться от подозрительности. Словно не знал, что это испытание они должны пройти вместе.

Он снял шинель, портупею и китель и повесил их в большой и надежный платяной шкаф. Смущаясь, он отметил, что тут даже в это время года настоящая баня, и попросил разрешения приоткрыть окно. Что было непросто: рама покосилась и просела. Казалось, он был только рад заняться окном. Салли сняла жакет и тоже повесила в шкаф. Раздался осторожный стук в дверь, на пороге появилась круглолицая барышня, державшая поднос с бутылкой белого вина, виноградом, сырами и печеньем.

— Месье, — пробормотала она и, пройдя в комнату, опустила поднос на стол, у которого стояли два стула с очень мягкой обивкой. Потом, потупив взгляд, ушла, отрицательно помахав рукой в ответ на попытку Чарли предложить ей несколько поспешно вынутых из кармана франков. Он закрыл за ней дверь.

— Хочешь вина? — спросил он. Поднос дал ему еще один благовидный предлог потянуть время.

Она замерла в ожидании на середине комнаты. Она уже успела избавиться от своего серого плаща и жакета, что было разумно в жаркой комнате.

— Потом, — ответила она.

— Мне надеть… презерватив?

— Не надо, потому что ни у одной из нас больше нет цикла. В Руане был. Но на передовом пункте эвакуации раненых все снова прекратилось.

Поскольку Чарли мог погибнуть, меньше всего ей хотелось противиться зачатию.

Она поняла, что пришло время, когда условия должна диктовать уже она. Она подошла и погладила его лицо. За исключением медицинских манипуляций она всегда недооценивала прикосновения. Теперь ей открылось все их многообразие. Он отзывался, и вся боязнь пошлости мгновенно улетучилась. Его мудрое, суровое, настороженное лицо, то, каким его сделала война, было совсем рядом. Да, вначале, не ощутив еще откровенного приглашения ее губ, его губы оставались несмелыми. И тут она произнесла то, чего и сама от себя не ожидала. Не обычное, свойственное ей, а совершенно для себя новое. Она попросила его сунуть руку ей под блузку.

Он так и сделал. Постепенно в нем снова нарастали желание и уверенность.

— Прикоснись к моей груди, — продолжила она руководить. Это прикосновение точно конвульсией отдалось в животе и в низу спины, слабостью разлилось по верхней части бедер. «Вот зачем нужна кровать», — поняла она. Любовники отстранились друг от друга.