— Разденься, — приказала она ему. — За ширмой, если хочешь. А я, как медсестра, расстелю постель. Перины нам не нужны.

Она укрепляла в нем уверенность в себе.

— Раздеться, говоришь? — переспросил он. Казалось, ему требовались дополнительные указания относительно того, что это означает.

— Но ты же художник, ты знаешь все эти картины с любовными сценами. Что там изображено?

— Ну, нагота, разумеется, — проговорил он, словно додумавшийся наконец до правильного ответа школьник.

— И кроме того, все эти гимнастерки довольно грубые на ощупь, — добавила она с назидательной улыбкой. — Если, конечно, не сшиты на заказ. Но думаю, это не твой случай.

— Нет смысла шить их на заказ, — сказал он. — Одежда там просто горит.

— Я успела это заметить.

— А ты? — спросил он.

— Я пока останусь в сорочке, — сказала она со странной самоуверенностью. — Я, в отличие от тебя, не художница.

Он зашел за ширму. Она лежала на боку в огромном ковчеге кровати и перебирала в уме читанное в самых откровенных романах, ходивших среди медсестер: предписываемые этими книгами правила запрещали ей смотреть на него, когда он войдет, иначе мужчина может подумать, что его оценивают, — его достоинство, его орган, его пенис, его член, который, она была в этом уверена, он обязательно прикроет руками. Она повернулась к нему, едва он опустился на кровать и накрылся простыней. Его вновь смущала стремительность развития событий. Он лежал неподвижно, как бревно, или почти неподвижно. Она поняла, что ей, осведомленной о технических деталях по картинкам из учебников для медсестер, возможно, придется на него взобраться. Она притянула его за плечи. Его руки бойца обняли ее. Она почувствовала, как мозоли на его ладонях царапают ей спину. И ощутила его своими бедрами. В мгновение ока еще более мощное и обессиливающее пламя и мука пронзили ее тело. И она непроизвольно раздвинула ноги. Никогда в жизни она и заподозрить не могла об этом инстинктивном желании.

Потом, как ей и хотелось, он вошел в нее, и долгожданное неистовство между ними стало возможным. Она боялась этого проникновения с того момента, когда впервые узнала, как все происходит у людей. И вот свершилось. И посрамило все страхи, она ощутила дивную незначительность всего остального мира и всех остальных людей.

Тем не менее даже сейчас разум ее витал над постелью. И выжидал, как околачивавшиеся во времена оны у альковов царственных новобрачных придворные, коим следовало удостовериться, что плоть, чьему зову послушны поселяне и фермеры, взяла свое и у королевских особ. Дело в том, что для Салли это был не просто акт любви. Одновременно это был и опыт на будущее. И ее внутреннему свидетелю хотелось убедиться, что здесь имеет место еще нечто, некий обет сделаться единой плотью, пусть даже и не сегодня. Сегодня ведь могло вообще ничего не получиться. Но, может статься, когда-нибудь потом, со временем и после регулярных попыток. А вот его разум обрел цельность. Теперь он куда истовее загонял в нее свою плоть. Не было пределов нечестивой и сладостной простоте Чарли, с которой он без устали двигался внутри нее.

— Боже мой! — проговорил он.

— Да, — пробормотала Салли, но и в этот момент она была не только участницей, но и наблюдателем.

Она услышала его поразительный и беспомощный вой, ни на что более внятное, чем эти животные звуки, он был просто не способен, и тут же ощутила, как ее наполняет хлынувшая из него мощная струя, а затем услышала странный мальчишеский смех, будто бы ему удалось добиться чего-то невероятного. И он сразу превратился для нее в голого и сытого, удовлетворенного ею ребенка.

— О Боже, — проговорил он, — подумать только, ведь пуля могла лишить меня всего этого. Твоего великолепного тела. И всего того, что ты мне дала.

Она улыбнулась. Он прильнул к ее губам в бесстыдном и долгом поцелуе. Вся его прежняя напускная сдержанность улетучилась.

Она сказала ему с уверенностью пророка:

— С тобой там ничего не случится. Не теперь, когда я тебя нашла.

Но при этом страх ее не отпускал.

— Откуда ты можешь знать? — спросил он, уже почти поверив в это.

— Сама не знаю.

Он поцеловал ее.

— Ты стала оракулом, — сказал он.

Ее наблюдатель, зависший над кроватью внутренний эксперт, казалось, был искренне рад. Теперь у нее не оставалось ни отговорок, ни иного выхода, кроме как бросить интеллектуальные упражнения. Теперь ее наблюдатель мог отступить и предоставить участников избранному ими виду спорта. Тело к телу. Что при удалении арбитра было прекрасно.

Чарли встал и налил вина. Но ни он, ни она к нему даже не притронулись. Поскольку было необходимо повторить начатое.

* * *

Тридцать часов спустя она была в Деньекуре. Ее занимал вопрос, заметят ли в ней перемену. Но войдя в столовую медсестер, она обнаружила там иной отвлекающий фактор. Она увидела в кресле у печки вернувшуюся Слэтри, которая болтала с Леонорой, причем с таким видом, словно никуда и не уезжала.

— Ах, — проговорила Онора с чувством, заметив Салли и вставая. Она привлекла ее к себе. Салли пронзила острая нежность. — Не волнуйся, — прошептала Онора, — я знаю, что Лайонел умер. Я работала в палате черепных ранений в Руане, и они так долго умирают, эти несчастные парни. Большая удача или Промысел божий, называй как хочешь, но Лайонелу повезло.

О майоре Брайте она ни словом не обмолвилась.

Когда на следующее утро в шесть часов прибыл конвой, Салли с Онорой, как сработавшиеся напарницы, вместе трудились в реанимации.

Ранней весной обе огромные армии стягивали войска с такой решимостью, что не могли остановиться даже на ночь. На обледеневшей и опутанной колючей проволокой земле шли взаимные прощупывания. И были они кровавыми, эти прощупывания, куда больше пользы приносили разведчики, которые проливали меньше крови. Они брали пленных, ведь без них операция грозила провалом. Беспрерывной канонадой, наносившей урон плоти и барабанным перепонкам, свою лепту вносили и пушки.

По ночам, точно так же, как они когда-то хозяйничали в небе над Дёз-Эглиз, немецкие самолеты кружили и над Деньекуром и артиллерийским складом в пригороде. И Салли, и все остальные понимали, что в одну прекрасную ночь, случайно или намеренно, они разбомбят новый передовой пункт эвакуации раненых, который располагался у тупика временной узкоколейки, достаточно близко к объектам, которые они стремились уничтожить. От одного их рева душа уходила в пятки.

И все же как-то днем в свободное время майор Брайт со Слэтри отправились на прогулку в Деньекур по оттаивающим тропинкам. Брайт был человеком закрытым, ему вовсе не улыбалось прослыть ухажером. Потому он всеми силами напускал на себя серьезность врача, который вышел прогуляться с пациенткой. Он постепенно заставил Онору смириться со смертью возлюбленного и, похоже, слегка стыдился желания стать ему заменой. Вид этой гуляющей парочки поразил девушек, как ни странно, своей романтичностью, словно сценка из эпохи до бомбардировок.