— Так значит, вы его невеста? — спросил сержант из-за дальнего стола в кабинете.

— Да, — сказала она.

— Хорошо, что вы пришли его навестить, — проговорил он.

Он сказал, что поговорит с капитаном, и поднял трубку телефона. Потом что-то тихо забормотал в аппарат:

— Тут молодая леди. Хочет повидаться с женихом, австралийским мыслителем. Армейская медсестра, фамилия… — Он поднял на нее вопросительный взгляд, но потом посмотрел в журнал регистрации. — Дьюренс, верно? Дьюренс, — повторил он. Заглянул в другой журнал регистрации на столе. — Старший лейтенант Иэн Кирнан, австралийский медицинский корпус. Да, сэр.

Он вышел из-за стола и проводил ее во двор, затем вдоль толстой стены, служившей оградой, потом провел через дверь. Они оказались в комнате, полностью изолированной и совершенно пустой, — если не считать стола из сосновых досок и двух хлипких на вид стульев. Здесь он ее оставил.

Наоми прождала минут пять, это место все больше и больше угнетало ее, подавляя царящей тут атмосферой наказания, тем более наказания непредвиденного. Это наказание уже практически свершилось. Потом за дверью послышался шум, и двое военных полицейских, вооруженные пистолетами, ввели Иэна. Внешне это был прежний Иэн, только одет был не по погоде, без пиджака. На нем не было подтяжек и ремня, и ему приходилось поддерживать брюки за пояс.

Охранники встали по обе стороны двери. Один торжественно сказал:

— Никаких прикосновений.

— И, пожалуйста, никаких громких протестов, — громко добавил другой.

Иэн улыбнулся. И сел за стол. Разумеется, ей хотелось дотронуться до него, но когда она взяла его за запястье, один из охранников произнес:

— Мисс…

— Если вы так любите войну, почему же сами не воюете? — спросила она охранника. Хотя прекрасно понимала, что спорить нет смысла.

— Пожалуйста, Наоми, — попросил Кирнан.

— Я уже слышал подобное, мисс, — сказал полицейский. — Почти от каждого уклониста.

Она поняла, что надо не обращать внимания ни на что, кроме Иэна.

— Неужели они такие дураки, чтобы посадить тебя после стольких лет верной службы? — сказала она.

— Да, теперь, когда я в тюрьме, у Комитета Честности есть все основания верить в мою искренность, — сказал он. — Кстати, леди Тарлтон написала, что задействует свои связи… Мне показали ее письмо, потому что ее титул произвел на них впечатление. Они явно собираются упирать на тот же аргумент, что и мадам Флерьё. Он послужил ей, послужит и им. Мол, если я отказываюсь брать в руки оружие по религиозным мотивам, мне вообще не следовало поступать на военно-медицинскую службу. Санитары считаются почти готовыми пехотинцами, и, поступая в армию, наивно надеяться, что им никогда не прикажут взять винтовки.

— Но главный врач пункта эвакуации раненых должен был знать о твоей религиозной принадлежности.

— Да, разумеется. Но среди французов и даже британцев были случаи неповиновения. Да и наши парни тоже виртуозы самоволок. Власти не могут не реагировать, и как видишь, они не всегда особенно разбираются.

Он повернул голову, и она увидела не замеченный раньше синяк, идущий от правого виска до челюсти. Он приложил палец к губам.

— Грубые методы, — пробормотал он. — Но это уже позади. Обряд посвящения.

Военные полицейские молчали.

— Формальное обвинение — мятеж, — сказал он ей. — Когда я предстану перед военным трибуналом, моя дорогая Наоми, могла ты бы выступить свидетелем в мою защиту? Если они узнают, что наша помолвка проходила в церкви «Друзей»…

— Да, — сказала она. — Ты должен потребовать, чтобы меня вызвали.

Один из военных полицейских сообщил, что время свидания истекло.

Она спросила:

— Неужели вы не можете дать ему свитер? Сейчас же холодно.

— У каждого заключенного в камере есть одеяло, — ответил полицейский.

Она стояла, пока Кирнана выводили. Когда она осталась одна в этом бездушном помещении, ее охватила смесь вожделения и дикого бунтарства. По-своему мир все-таки зол. Или прекрасен, но безумен. Молодых людей калечат ради непонятных целей, лечат и давят-калечат. И в этом сумасшедшем доме планетарного масштаба «Друзей» считают преступниками.

— Суд состоится в Амьене в марте, — сказал ей сержант, когда она выходила.

Утром накануне суда Наоми вновь покинула Шато-Бенктен, ее вызвали в качестве свидетельницы — причем это было дело рук власти, даже более могущественной, чем власть леди Тарлтон. Леди Тарлтон заявила о своей готовности явиться в суд и дать свидетельские показания по поводу Иэна. Но так как она не знала Иэна лично, ее не вызвали.

Но вот утомительное путешествие по железной дороге позади, Наоми добралась до амьенского вокзала, который находился совсем близко от собора, и по унылым, запруженным солдатами улицам пошла к общежитию медсестер. Там она не смогла заставить себя съесть тарелку убогого варева. В голове тревожно и неотвязно прокручивались аргументы в пользу оправдания Иэна. Клубок доводов сворачивался и разворачивался по собственной воле, почти без ее участия. И она чувствовала, что, если накал страстей возрастет еще хоть на пару градусов, она начнет обращаться с пламенными речами прямо к военнослужащим на улицах. Заснуть в таком состоянии было невозможно. Она знала, что большинство австралийцев судили во Фландрии, и перевод процесса в Амьен был развлечением, которое должно прийтись по душе офицерам военного трибунала. Что, как она надеялась, настроит их доброжелательнее.

Для суда реквизировали комнату в мэрии, и утром Наоми подошла к величественному зданию администрации Французской Республики с двумя крыльями, которые образовывали почти полукруглую площадь, при одном взгляде на это место становилось понятно, что снисхождение вряд ли возможно. Поднявшись по ступеням, она представилась английскому военному полицейскому за стойкой. Тот вписал ее имя в журнал и попросил подождать в коридоре. Сидя на скамейке, она увидела группу растрепанных британских солдат в наручниках, которых ожидал трибунал за нарушение дисциплины, пьянство и дезертирство.

Наконец, к ней подошел австралийский военный полицейский, который спросил, какая погода сопровождала ее в поездке, и повел ее дальше по коридору в безликий зал суда.

Она сразу увидела Иэна. Он стоял за деревянным барьером, отгораживающим часть комнаты. Вид у него был подтянутый. На нем был китель, а вот ремня не было. Должно быть, в этот день ему выдали подтяжки, потому что ему не приходилось унизительно поддерживать брюки. Два офицера сидели за столами в зале суда, а за столом, стоявшим на возвышении, — еще трое моложавого вида офицеров, по-видимому, это и были судьи. Она ожидала, что они окажутся постарше. Но старших отсеяли. Контраст между франтовством судей, тем, как на них сидела форма, и Иэном ее испугал. Она не могла оторвать от них взгляд, пока секретарь военного суда приводил ее к присяге, а потом попросил сесть. Они же тем временем продолжали писать случайные заметки и перешептываться друг с другом, вертясь на своих стульях.