Она оказалась вполне способна к щебетанью, а также питала изрядный аппетит, бульон живо растворялся во тьме под клобуком. Хозяйка аттестовала её как отменного знатока истории, в особенности отечественной. Тогда он из вежливости спросил, — хотя это и интересовало его мало, а теперь изрядно, — где она обучалась, если где-то обучалась? Ответила, что нигде. Тогда спросил, что мадам думает о Василии Тёмном? Ответила, что никогда не думает о нём, потому что не имела чести. Это его заинтересовало больше как трамплин зацепиться по стезе нарратива, но решил дать шанс и спросил о Малюте Скуратове. В точку. Отвечала в том ключе, что-де он человек прескверный.

— Я делаю вывод, что его вы однажды встречали.

— К своему несчастью, неоднократно.

Хозяйка перехватила нить разговора в последний момент и в весьма комканных выражениях сообщила о неясной теории гостьи, но довольно бестолково, максимум это могло сойти за предуведомление, подготовку к бреду; пришлось обращаться за разъяснениями к первоисточнику. Она охотно рассказала, что часто с ней происходят странные дела. Либо она видит сны, либо попадает в какие-то иные системы измерения пространства, то есть в иные пространства, в проекцию или совершенно причудливый потусторонний ремонт, либо же всё это, то есть сны, видения, наблюдения со стороны вех и попадания в разные сомнительные области накатывает на неё целокупно.

Альмандина оправила платье, села на корточки подле отверстия.

Вообще дом, куда они явились, пока виделся безоблачным местом. Как сказал им Полтергейст, мать зовут Графена Филипповна, второй и последний житель дома — лакей, его кликать Филиппом. Им не предложили каких-либо комнат или одной на всех, единственное, что мать сообщила на сей счёт, и то довольно рассеянно, что его занята. Внутри оказалось холодновато, при этом только в передней, далее которой ещё не приглашали, имелся громадный каменный камин с мощной тягой, теперь гудевший от метели, он оставался мёртв и чист, если не считать пыли. За краткое время знакомства они успели видеть, что мамаша кутается в шаль.

Будто они поднялись в землю, в скруглённые тоннели, вёдшие уже хоть малость целенаправленно, по деревянному настилу, иной раз паркету под разным числом слоёв лака, словно осознанным холмам, которые никак не могут взойти при вздутии дерева от воды или перекосившейся балки; далёкие от прямых углов повороты, то в спуск, то в подъём. По большей части все коридоры были обшиты бурыми деревянными щитами, во многих местах выстелена затёршаяся линия ворса, отчасти скрадывавшая скрип, в иных порталах приходилось протискиваться боком или проползать, толкая впереди себя ящики. Комнаты встречались редко, надо предполагать обширную их систему, обособленную от коридоров, налагавшую не меньшую ответственность на путешественника. У Пани Моники уже отказывали ноги, он же ещё тянул сегодня сани и бегал птеродактилем по задворкам, а теперь нёс футляры с ружьями. Наконец они прибрели в нечто подобное паноптикуму кроватей и диванов, в большую комнату с двумя окнами на разной высоте, одно уходило в пол и продолжалось на нижнем ярусе. Мебель стояла под белыми чехлами, имелось ещё три двери помимо той, через которую они вошли.

Он вскинулся от грохота. Не подозревая о природе шума, припомнил последнее виденное и слышанное перед сном. Крепко задумался. Полтергейста нет. Пани Моники нет, одна из дверей распахнута, она может вести и прямиком в январь, но нет ничего, кроме темноты. Еды нет. Покосился на спящего Ябритву, из вороха чехлов виднелись только сросшаяся глазница, бровь и часть лба. Неохотно поднялся, чувствуя себя вовсе не отдохнувшим, а ещё больше опустошённым, чем сразу после пытки и когда наблюдал созданный природой мираж на тракте, неторопливо подошёл к проёму. Прислушался. Как будто тихо. С большой опаской заглянул внутрь. Темно, ничто не предприняло попытки напасть. Ещё побродил по диванной, ожидая товарищей, проверил добычу и, не видя никаких перемен и звуков вокруг, что могли бы обнадёжить, вышел в коридор через дверь, какой они сюда попали.

В помещении был ещё кто-то, сначала он почувствовал это как некую липкую эктоплазму, потом увидел. Поднял все свои знания, потом нажитую к тому мигу импрессию от опосредованных столкновений, потом подумал: «Так вот оно как, всё-таки ты сам к ней приходишь». Чему она, интересно знать, сходна по возрасту? жизни что ли? Вот это у неё опыта тогда, а чтоб оказываться в разных местах одновременно, приходится, видимо, извернуться. Он моргает, а она в сей миг делает дело в Акапулько, Мадрасе и Петербурге и снова сюда, сидеть перед ним истуканом, вот только для чего? Пани Моника — парень, конечно, удивительный, но ведь не уникальный же? Как там было? тьма тьмущая, кто-то перекрикивается вдали и вблизи, а может, это скрежет сворачиваемых Богом механизмов, какими он всё проворил. Слева обдаёт беспримесным воздухом от взмаха, на грани видимости зажигается точка, не синяя и не красная. Тогда пока только демиург, но уже подумывающий начать отпускать бороду и волосы, сидит ещё более каменной шишкой на атолле Старопангеи. Сердце его увеличивает количество сокращений в первый и последний раз, в этой широте вызывая приливы массы мирового океана в форме эллипсоида. В системе отсчёта, ну или по земной поверхности бегут две взаимно противоположные волны. Поверх Анд ставят подиум — купидоны, все в складках, спускают на тросах, шестьсот тысяч единиц любви. Чтоб отъять от тверди эту доску, резанули по Хвойницкой возвышенности. Также известный как Бог отсматривает своих големов, они же система мира в самом начальном приближении. На приподнятом ради такого дела В1В2В3В4 разверзается полог из тьмы и выходит эта мистрис, сразу превращая променад в барную стойку.

Попробовать, что ли?

Какой-то молодой четырёхглазый, по виду студент или семинарист, не успел З. опомниться, всучил ему в руки подшивку газет, перетянутых бечёвкой, и подтолкнул к одному из свободных столов. Он воспротивился, но потом заметил на верхней передовице нечто, после чего послушно пошёл. Поверх столешницы лежало два каучуковых шара на ремнях. Присмотревшись, он понял, что все, кто сидел над книгами или журналами, заткнули шары в рот, а пряжки свели на затылке. Дождавшись, когда студент отойдёт, склонился над газетой. Поскольку он не умел читать, то разглядывал передовицу. На длинных ступенях, на фоне величественных светлых колонн, в два ряда стояло девять человек, среди которых были и двое замученных им квазифартовых.

Дом, с тех пор как он бывал здесь в последний раз, сильно изменился. Мать стала не такой весёлой, он вообще, если копнуть поглубже, не знал, выстреливала ли у неё та внутренняя система наград, пряла ли