зная, я ребе или не я?

— Да.

— В таком случае я не ребе Ицхок.

— Лжесвидетельство иногда карается едва ли не так же сурово, как терроризм.

— Тогда я ребе Ицхок.

— Скольких ребе из ныне живущих вы знаете?

— Да человек сто.

— Можете назвать имена?

— Сто еврейских, я бы даже сказал, сто хасидских имён? Вы не страшитесь пропасть под ними, как если бы на младенца были вытряхнуты все тома Британской энциклопедии?

— Не страшимся, но вы правы, оставим это. Вам в последнее время не случалось пришивать нечто к шляпе, пользуясь услугами портных?

— Ошалели?

— Кто рассказал вам о планах вора и каторжника из выколотой окрестности Изамбарда?

— Он, может, вор, но уж никак не каторжник. Внимание, собираюсь осветить касательство к его планам. Его нет.

Он понял, что выпускает нити, собрался было прекратить допрос, но Л.К. дал понять, что это преждевременно.

— Вы хорошо знаете историю Москвы?

— Ха, даже слишком хорошо, именно поэтому, полагаю, вы меня и взяли.

— Если вы никольбуржец, откуда такой интерес к Москве?

Этот вопрос он задал, чтобы потянуть время и собраться с мыслями. Обыкновенно, если взять всю совокупность его раскалываний, таких моментов случалось не более процента.

— От Моисея, он ведь собирался основать город где-то в этой местности, вы разве не слышали об этом?

Ничего иного он и не ждал, незаметно покосился на Л.К.

— Вы можете посчитать до двадцати трёх на греческом? — спросил тот.

— Могу, но только со словарём греческой географии Смита.

— С таким словарём и Изамбард досчитает, — как-то само собой вырвалось, и ему показалось, что он нащупал дно под ногами.

— Это вопрос, уважаемый сыщик, или вы вступаете со мной в дискуссию и ожидаете, что я выскажусь относительно языковых способностей Изамбарда?

— Если бы мне нужно было знать о его языковых способностях, я бы так и спросил.

— Не уверен, к вашему сведенью, господин выведыватель, который полагает, что он выведывает хитро, он вряд ли умеет читать.

— Вы слышали об Иоганне Ментелине?

Он начал дрожать.

— Иоганн Ментелин, Иоганн Ментелин, Иоганн Ментелин, — почувствовав слабину. — Иоганн Ментелин.

— Довольно.

— В таком случае говорите.

— Я первый раз слышу об этом человеке.

— А между тем четыреста лет назад он в своей типографии напечатал первую Библию на немецком.

Неожиданно он потерял сознание. Л.К. приблизился, споткнувшись о ножку стула, ловко влез во внутренний карман, после оба в ожидании обратились к таблицам. До того, как он пришёл в себя, Лукиан Карлович успел вернуть предмет, споткнувшись о канделябр. Он тихо захрипел, чихнул, открыл глаза, выкатывая их и не умея сообразить, где он. Прохоров снял свисавшую неподалёку портьеру, помахал перед лицом, взвихрилась пыль, и он чихнул ещё раз, что, по-видимому, окончательно привело его в чувство.

— Зайдём с другой стороны, — как ни в чём не бывало продолжал он. — Как вас вообще зовут и какова ваша должность?

— Стрый Посольский-Загульский, к вашим услугам, — прохрипел он.

— Вы готовы оклеветать «Современник» ради немедленного освобождения и возврата вам изъятых при аресте бумаг?

Он резко опустил голову, поняв, что оказался одурачен, обмяк.

— На какие области человеческих знаний вы стремитесь оказать своё влияние?

— Когда меня пришли арестовывать, спросили, который тут религиозный философ, опираясь на это, я прихожу к выводу, что ваш вопрос задан либо как риторический, либо как такой вопрос, которым прощупывают почву, либо же такой, который задают, когда нечего спросить.

— Внесите это в протокол, — в свод подвала. — Случалось ли вам участвовать в аукционах?

— Опять риторика, поскольку мне совершенно точно известно, что я арестован из-за аукциона.

— Вам приходилось устраивать аукционы?

— Доводилось и устраивать.

— Где вы обыкновенно устраивали их?

— Послушайте, не надо подводить меня под то, чего я не совершал. Я устраивал только один аукцион. И проводил я его в каком-то доме, что сдавался тогда под подобные нужды.

— Что выставлялось на торги?

— Ха, в том-то и была его суть, что никто толком не мог сказать, что именно он покупает.

— Прошу объяснить.

— Заявляю, что это объяснить невозможно.

— Заявляю, что религиозный философ должен уметь объяснить что угодно.

— Занесите в протокол эту инсинуацию, — крикнул Влияние в свод подвала.

— Не заносить эту инсинуацию в протокол.

— Сколько книг вы издали в прошлом году?

— Три.

— Почему именно столько?

— Малые мощности типографии, нежелание народа к чтению, неграмотность большинства и прочее подобное. Весь огнь в журналах.

— Вы считаете, что добросовестно относитесь к своим обязанностям издателя?

— Разумеется.

— Кого вы считаете лучшим сочинителем, Николая Чернышевского или Александра Островского?

— С моей стороны некорректно было бы давать ответ на этот вопрос.

— Я не из литературного обозрения и не из Чертковской библиотеки.

— Всё равно некорректно, именно по причине моего ответа на ваш первый вопрос.

— То есть вы отказываетесь показать нам на требуемое?

— Смотря чем мне это грозит.

— Как самый минимум тем, что сей отказ будет занесён в протокол, а я как человек имеющий причастность ко многим протоколам советовал бы вам относиться к ним как к чему-то самому серьёзному в вашей жизни. Попасть в протокол — всё равно что попасть в формуляр третьего отделения восемнадцатой экспедиции.

— В таком случае я заявлю третьего в ваш список и скажу, что лучшим почитаю Николая Лескова, а Чернышевского и Островского уже за ним.

— Сколько книг Лескова вы издали в шестьдесят четвёртом году?

— Помилуй Господи, да он и написал-то в оном только одну.

— Её именование, быстро.

— «Леди Макбет нашего уезда».

— А «Житие одной бабы»?

— Его он написал в шестьдесят третьем и уже опубликовал в «Библиотеке для чтения».

— «Библиотека для чтения» — это журнал? так или нет? быстро.

— Это журнал.

— Значит, вы полагаете, что издания сочинения в выпусках журнала достаточно и публиковать его отдельной книгой не нужно?

— Да с этим Лесковым вообще ничего не поймёшь, он всё переписывает и переназывает.

— Отвечай на вопрос, каналья.

— Хотелось бы знать, как быстро мне отвечать, ибо дать разъяснения на этот вопрос быстро не выйдет.

— Отвечайте быстро, вы, негодяй.

— Нет.

— Внести в протокол, — взревел он. — Со сколькими лавками вы содержите договоры? Состоят ли с вами в родстве переводчики с английского? Как часто вы стираете пыль с печатного станка? Сколь строго вы надзираете за теми из редакторов и правильщиков, которые нерадивы и тупоумны? Достаточно ли вы подаёте на бедность ксилографам? Сколько у вас есть инкунабул, и сколькие из них были вами украдены в широком смысле этого слова? Всякую ли литеру на станках вы чтите и проговариваете? Ставите ли вы свечу в храме эстампажу? Надеетесь ли вы на изобретение линогравюры? Бросаете ли вы кость критикам? Участвуете ли