– Вот ведь интересная персоналия! – заключил он, все бодрее расшаркивая по фарогнейскому ковру в своей гостиной. – Ручаюсь, эту Меральмиру не берет время и она до сих пор продолжает творить бесчинства!

* * *

Осень 889 года выдалась в Найтерине холодной и сухой: в положенное время дожди так и не выпали. В первой половине октября у жителей столицы более всего страдали носы да легкие: поднимаемая ногами и повозками пыль норовила попасть в ноздри, вызывая досадное раздражение.

Одельтерская зима проявила себя и того хуже: она оказалась мерзкой и холодной настолько, что по вине промокших от снега ног переставали дышать все те же несчастные носы.

В Империи Цесс же, с ее дождливыми и в большинстве своем грязно-теплыми зимами, все было по-другому: снегопад сюда наведывался редко, а если и наносил визит, то не задерживался более чем на пару дней. Как правило, в феврале после короткой замети здесь устанавливалась гнусная влажность. Именно она и послужила в этот раз причиной лихорадки Хитреца.

– Спасите скрипку, я прошу вас! – причитал он в бреду. – Я убедительно прошу вас!

Фойерен уже почти падал с лошади, когда окружавшие нас лесные пейзажи сменились охристыми предместьями Города Души. Мы оба понимали, что курьер не справится и с десятком пеших шагов, а потому даже безопасности ради не стали избавляться от краденых скаковых. Нам следовало торопиться, покуда месье Алентанс не потерял сознание: ведь на подступах к городу у него проявлялись все признаки скорого обморока.

Виды перед глазами Хитреца преисполнились черными точками, слабое тело его свешивалось над крупом лошади, со лба градом катился пот; и только надломленный голос указывал, где повернуть, а где проехать прямо. Видимо, Фойерен успел когда-то изучить карту и теперь вполне сносно ориентировался в Каполь-кон-Пассьонэ.

Вечером 29 февраля 890 года, когда уже совсем стемнело, а рассудок Хитреца ненадолго прояснился, мы благополучно прибыли к апартаментам, где теперь жила Джасинеджа Саджайки.

Джасин встретила нас в цесситском платье из синего муара: она всегда одевалась празднично, будто желала восполнить этим будничность своей постылой жизни. Черные кудрявые волосы были подвязаны голубой лентой – как последнее напоминание о мансурской парандже, от которой аниса Саджайки отказалась, едва только ступила на одельтерскую землю. Женщина эта была все так же по-мансурски красива, но теперь она похудела. Длинный нос на осунувшемся лице казался теперь еще больше, а руки ее стали совсем тонки.

Ведь она неусыпно, неустанно ждала нашего возвращения.

У порога ее дома курьер выскользнул из седла и грузно приземлился на ноги. Сделав пару шагов, он пошатнулся, и мы с Джасин, подхватив его под руки с двух сторон, помогли дойти до квартиры.

Уже с порога аниса Саджайки принялась упражняться на нем в искусстве врачевания. Она щедро напоила Хитреца лекарствами и отварами, ловко обработала и зашила колотую рану на ноге. Всего через полчаса месье Алентанс, который до этого даже языком ворочал, покрываясь испариной, почувствовал себя настолько хорошо, чтобы не провалиться сразу же в коварный, обещавший избавление и отдых.

Вместо этого в нем пробудилась странная словоохотливость: он в мельчайших деталях рассказал Джасин обо всем, что случилось с нами во время и после встречи с Королем Желаний. Рассказал, потому что воспаленный рассудок действовал на него, как алкоголь на говоруна – и еще потому, что Хитрец должен был это рассказать.

И все это время в комнате явственно ощущалось отсутствие чародея и молодого парня. Прежде они всегда были при нас, и трудно было представить наши беседы без острот Чьерцема и просторечных замечаний Кадвана. Разговор об их судьбах был неизбежен, и Фойерен наконец спросил, появлялись ли у мансурской женщины в доме ее возлюбленный маг и помощник курь ера Кадван Берм.

Ответ был отрицательным.

Это могло означать, что те либо сразу покинули Цесс, либо… нет, я не хотела об этом думать!

Но ответ был отрицательным.

Джасин вдруг странно изменилась в лице и попятилась. Окровавленные бинты, которые она держала в руках, упали на пол. За ними полетели вниз несколько склянок, которые доктор случайно смахнула со стола, когда хотела на него опереться. Дрожащим голосом лекарь произнесла что-то на родном мансиди, языке Песчаных Странников, и руки ее затряслись, а на глаза навернулись слезы.

«Потеря, – завертелось в моих мыслях. – Одно лишь слово: потеря».

Часть ощущений Джасин перешла сейчас и ко мне: от мансурских лекарств разум мой прояснился… и я вдруг пробудилась, вспомнив в мельчайших деталях то, что раньше, не присматриваясь, положила на дальнюю полку воспоминаний. Я поняла, что в последние дни успела обесценить смерть, запретила себе даже думать о тех, кто в последние месяцы всегда находился рядом.

Мэтр Чьерцем Васбегард, одельтерский маг. Человек язвительный и меркантильный, обожающий роскошную жизнь даже больше, чем любят ее продажные политики. Который, несмотря на пограничное состояние психики, несмотря на то что у многих людей его таланта на рукаве висит ценник с точным указанием суммы, честь свою не продавал никогда. Васбегард добровольно остался в окружении множества врагов, хотя вообще не обязан был приходить к Хитрецу на помощь.

Молодой парень Кадван Берм. Он прежде и сам видел смерть. Много смертей на ненужной, проклятой войне. Парень ничего не рассказывал нам об этом, ибо знал, что война – это не тема для обсуждений. Многие возвращаются с войны обезумевшими. Многие – калеками. Многие – сиротами. Он же вернулся… но не героем. Но он стал им. Отдав свою жизнь, чтобы спасти нас с Фойереном от смертельного натиска цесситских наемников.

Чьерцем и Кадван – их было двое. Противников было двадцать.

Моя душа принялась протяжно рыдать, стенать, оплакивая павших, и я проклинала себя за то, что два дня назад мне не хватило духа… недостало смелости остановить ускользающего от схватки Хитреца.

Горе подкрепилось циничным решением Фойерена незамедлительно покинуть Империю Цесс. Он считал, что нам надо спасти хотя бы себя и на этот раз будет выгоднее затеряться в Одельтере.

Выслушав Фойерена, Джасин тут же сорвалась с места, чтобы отправиться за билетами до Найтерины. Я проводила ее взглядом и приблизилась к маленькому окошку; и видела, как та, выйдя из дома, бессильно упала на пороге и закрыла лицо руками. Теплая земля Цесс обратилась для нее теперь юдолью[91] скорби. Как переживет она смерть своего возлюбленного? Нетрудно догадаться, что не пройдет и пары месяцев, как Джасин сама отправится за ним…

И в ту же секунду все, что внутри меня страдало и плакало, перешло в неконтролируемую ярость.

– Что же ты наделал? – злобно воскликнула я, накидываясь на Хитреца. – Все это было напрасно! Все это принесло только горе! Мы возвращаемся ни с чем! Ты собственными руками убил Кадвана и Чьерцема! Ты допустил их смерть! Ничего не добился и упустил к тому же Кольцо! Я же знала, что ты убийца, и, о Сетш, как я могла верить тебе?!