Более того, Доргев Надаш почти никогда не проигрывал, а недавнее дело врачей троекратно увеличивало вероятность нового выигрыша. Даже несмотря на то что Итэльмина Манеора, воспользовавшись знакомствами всех вылеченных Арденкранцем от истерии аристократок, нашла отцу другого адвоката, надежд практически не было.

До финального слушания оставалась неделя.

Находившийся в камере доктор Манеора почти все время спал: так его меньше мучили тягостные мысли. Он спал, наверное, по двадцать часов в сутки, и теперь, готовясь заново погрузиться в пустое забытье, он размышлял о том, сколько не успеет сделать для психиатрии и скольких пациентов, увы, не сможет наблюдать.

Но ровно за неделю до заключительного судебного заседания доктора лишили последней отрады, заставив взбодриться и вернуться в бренный мир.

– Заключенный один-девять-девять-четыре, на встречу с посетителем! – раздался мерзкий голос зашедшего в камеру надзирателя.

Из темного угла послышался шум, будто кто-то нехотя переворачивается с одного бока на другой, отдаленный крысиный писк, а затем слабый голос Арденкранца. Доктор, у которого в душной камере беспрестанно болела голова, возразил надзорному еле слышно и с большим усилием:

– Но я не жду посетителей.

Он точно помнил, когда в следующий раз должны были пожаловать Итэльмина и новый адвокат, но произойти это должно было не сегодня.

– Посетитель настаивает, – нехотя ответил надзиратель, звякнув увесистой связкой ключей; он явно считал себя слишком важной персоной для того, чтобы разговаривать с убийцей. – Выходить будем, заключенный один-девять-девять-четыре?

Вопрос этот звучал как приказ, и доктор согласился, подумав мельком, кого же могла принести нелегкая.

Долго собираться ему не пришлось: он позволил надеть на себя наручники, а затем в сопровождении двоих тюремщиков прошел по широкому, слабо освещенному коридору одной из самых известных тюрем Собердана – Керкара. Маршрут сей доктору был уже знаком: несколько раз его водили по этому коридору на встречи с теми, кому судьба его не была безразлична.

Коридор этот упирался в отдельную, не похожую на остальные комнату. Помещение для свиданий всегда освещалось ярко, чтобы ни одно движение разговаривающих не ускользнуло от глаз закона. Всю меблировку небольшой комнатушки составляли невзрачный деревянный стол, на котором следовало держать руки, и по краям стола – две лавки.

Помимо полицейских Арденкранц увидел наконец своего посетителя. Правда, сначала отвыкшие от света глаза уловили только вытянутое темное пятно. Оно напоминало женский силуэт и составляло резкий контраст с лишенной изящества обстановкой. Через долю секунды расплывчатая фигура превратилась в маленькую женщину в вишневом платье и черной шляпке с наспех убранной наверх вуалью – наверняка полицейские обязали даму сделать это, несмотря на возражения с ее стороны. Но саму шляпку женщина предпочла не снимать, и та весьма удачно прикрывала ей половину лица.

Рассмотрев гостью как следует, Арденкранц побледнел. Ему хватило пары секунд, чтобы понять, что посетительницей была отнюдь не его дочь и даже не одна из многочисленных сестер сумасшедшего дома, которым он заправлял.

Женщина в темном платье присела за стол; каждое ее движение попадало под строгий взгляд еще одного блюстителя закона, приставленного лично к ней и готового отобрать у нее какую-нибудь заточку, которую она, как и другие гости, потенциально могла передать доктору при встрече.

Посетительница эта могла одеться сколь угодно просто, она могла поседеть и изойти морщинами – даже тогда Арденкранц узнал бы ее. Ведь это была та самая женщина – из минувших времен и полузабытых снов, из долины тысяч наслаждений и страданий, из сладкой патоки и грозовой бури. Явившаяся теперь в настоящее, живая – ее грудь чуть заметно двигалась, пока легкие вдыхали и выдыхали воздух.

Доктор Манеора тут же диагностировал себе помутнение сознания. Он сходит с ума от здешних холода и сырости, а отсутствие частых контактов с людьми вызывает в нем видения – должно быть, все сходится.

– Итэльмина? – выдохнул он, беспомощно вглядываясь в свою нежданную посетительницу, будто зрение его вмиг ослабло до полуслепоты. Доктор не оставлял попыток уличить свои глаза в обмане.

Но его гостья отнюдь не была молоденькой восемнадцатилетней девочкой, она была видением, воплощенным наяву. Но видения никогда не бывают такими живыми. Они никогда не склоняют голову набок, и взгляд их никогда не бывает укоризненным.

Смотря на посетительницу, доктор Арденкранц Манеора, дипломированный врач-психиатр сорока пяти лет от роду, беспомощно хлопал глазами и открывал рот, будто сам вдруг стал одним из своих многочисленных пациентов. Женщина же, тряхнув каштановыми волосами, обиженно воззрилась на него большими и проницательными карими глазами:

– Неужели я состарилась настолько, что вы меня совсем не узнаете?

Манеора не верил в происходящее, а потому думал, что болезнь его рассудка, проявлявшаяся ранее во снах, прогрессирует. Из-за этого, должно быть, он видит в собственной дочери покойную возлюбленную. Ему даже показалось, что теперь к его недугу добавились и слуховые галлюцинации.

Но это была она, и никто другой: те же самые буйные каштановые волосы, ничуть не поседевшие, те же большие карие глаза, ни на полтона не потускневшие, та же легкая фигурка, те же маленькие руки… Она была правдой – живой, настоящей; значит, ее могила под раскидистой ивой… оказалась ложью, что довлела над ним восемнадцать лет?

– Если бы я могла помочь, – сказала она. – Если бы я приехала раньше…

– Я оплакивал вас восемнадцать лет, – тяжелым шепотом сказал еще не верящий своим глазам Арденкранц. – А теперь мне даже нельзя вас обнять…

– Но я не забыла о вас, доктор, – ответила она.

– Зачем же вы здесь? – пересиливая свою обиду, спросил Манеора. «Дразнить меня молодостью и красотой? Оживить болезненные позывы, успокоившиеся в моей душе много лет назад?» – хотелось продолжить ему, теперь совершенно бледному и нездоровому.

– Чтобы вызволить вас отсюда, конечно. Смертный приговор… меня не устроит. Я сделаю все, чтобы вы оказались на свободе, – прошептала женщина, потупив свои неприлично большие глаза.

«И я буду очень осторожной, – мысленно закончила она. – Я так боюсь ошибиться, когда цена не только моя».

Визит этой женщины был вызовом, брошенной в лицо Арденкранцу перчаткой… и одновременно спасительной рукой, протянутой в час беды.

Руки гостьи были беспокойны: они перебирали платок, они так хотели прикоснуться к бывшему возлюбленному. Но любые прикосновения были запрещены.

– Я не могу использовать свои… таланты, чтобы вызволить вас, – с горечью призналась женщина. – Я даже еле скрыла их наличие, чтобы пройти сюда. Так странно уметь многое и при этом… не уметь ничего. Но запомните: вы все еще дороги мне! Вы будете мне дороги всегда.