услуг в те ранние годы обычно отличался от того, что обычно представляется при слове «проститутка» – практически конвейерная эффективность, встречи вида «сунул, вынул и пошел» с большим количеством незнакомцев. Нет, то были одинокие женщины, которых на языке лингала называли ндумба, а по-французски фам либр, «свободными женщинами» (в отличие от жен и дочерей), которые оказывали своим клиентам множество самых разных услуг – от разговоров до секса, от стирки до готовки. У одной такой ндумбы могло быть всего два-три друга, которые регулярно посещали ее, поддерживая финансово. Другой вариант отношений – менажер, «домработница», которая жила с белым колониальным чиновником и занималась не только работами по дому. Да, это были коммерческие отношения, но они не были ни многочисленными, ни неразборчивыми, в общем, условий для широкого распространения заболевания, передаваемого половым путем, все еще не было.

На другой стороне озера, в Леопольдвиле, с численным неравенством полов все было еще хуже. Этот город был, по сути, трудовым лагерем, который контролировали администраторы-бельгийцы. Семьи там не приветствовались, и в 1910 г. мужчин в городе было в десять раз больше, чем женщин. Передвижение по окрестностям и вход в Леопольдвиль были ограничены, особенно для взрослых женщин, хотя некоторым женщинам удавалось достать фальшивые документы или скрываться от полиции. Для беспокойной девушки с живой фантазией, которую в деревне плохо кормили, да и обращались не лучше, работа ндумбой в Леопольдвиле могла казаться весьма привлекательным вариантом. Впрочем, даже в городе, где возбужденных мужчин было в десять раз больше, чем женщин, сексом за деньги все равно занимались не в борделях и не на улицах. У «свободных женщин» были особые друзья, клиенты, может быть, – даже несколько одновременно, но никаких головокружительных множественных сексуальных контактов по-прежнему еще не было. Один эксперт назвал это «проституцией с низким уровнем риска», – по крайней мере, с низким уровнем риска заразиться ВИЧ[224].

Еще в Леопольдвиле был оживленный рынок копченой рыбы. Там торговали слоновой костью, каучуком и рабами на экспорт, причем львиная доля доходов оседала в карманах белых концессионеров. Хотя между озером Стэнли и устьем реки располагались глубокий каньон и несколько непроходимых водопадов, отрезавших оба города от Атлантического океана, построенная в 1898 г. грузовая железная дорога пробила эту изоляцию и принесла с собой новые товары, оборот увеличился, в город начали съезжаться люди, и в 1920 г. Леопольдвиль стал новой столицей Бельгийского Конго вместо другого города вниз по реке. В 1940 г. его население составляло сорок девять тысяч человек. А потом начался демографический взрыв. Между 1940 г. и независимостью, объявленной в 1960-м, население города выросло почти на порядок, до почти четырехсот тысяч человек. Леопольдвиль превратился в Киншасу, африканский мегаполис двадцатого века, и жизнь в нем была уже совсем не такой, как в камерунской деревне. Десятикратный рост населения вкупе с соответствующими переменами в общественных отношениях многое объясняет в вопросе, почему ВИЧ «вдруг» начал распространяться. В 1959 г. вирусом был заражен мужчина, известный под кодом ZR59, а через год – женщина DRC60. К тому времени вирус уже настолько распространился, мутируя и меняясь, что DRC60 и ZR59 оказались заражены очень разными штаммами. Показатель R0 уже намного превосходил 1,0, и новая болезнь начала распространяться – сначала по двум городам, а потом и за их пределы.

– Понимаете, – сказала Хан, – вирус просто оказался в нужном месте в нужное время.

Когда я прочитал статью Кила с данными о шимпанзе и их анализом в начале 2007 года, у меня отвисла челюсть, как в мультиках. Эти ребята нашли если не «нулевого пациента», то «нулевую точку». А когда я посмотрел на карту – рисунок 1 в статье Кила, где изображался камерунский «клин» и его окрестности, то увидел знакомые места. Деревню, в которой я ночевал. Реку, по которой поднимался на моторной пироге. Оказалось, что во время путешествий с Майком Фэем по бассейну Конго семь лет тому назад мы не только пересекли «страну Эболы», но и прошли очень близко от «колыбели СПИДа». Поговорив с Беатрис Хан, я решил снова туда вернуться – в целях собственного просвещения.

97

Мы выехали на восток из Дуалы в побитом, но надежном грузовике «Тойота» на рассвете, чтобы не застрять в пробках; наши пожитки лежали, спрятанные под брезентом, в кузове грузовика. Моис Чуйалё был моим водителем, Невиль Мба – посредником в Камеруне, а Макс Мвири из Республики Конго поехал с нами, чтобы помогать, когда мы въедем в его страну в рамках запланированного мной сумасшедшего кругового маршрута. Мы с Максом прилетели из Браззавиля прошлой ночью. Мы вчетвером очень хорошо пообщались, и нам не терпелось отправиться в путь после всей подготовительной суеты. Мы проехали мимо закрытых магазинов и рекламных щитов к восточной границе города, где было уже полно машин, накрытых голубой дымкой выхлопов из дизельных двигателей, а окраинные рынки уже открылись, и на них продавали буквально все, от ананасов до деталей телефонов. Шоссе N3 вело к Яунде, столице Камеруна, а оттуда мы собирались поехать дальше по другому широкому двухполосному шоссе.

Во время остановки в Яунде, примерно в полдень я познакомился с Офиром Дрори, главой необычной группы активистов под названием LAGA («Организация по защите последних человекообразных обезьян»), которая помогает государственным агентствам Центральной Африки проводить в жизнь законы по защите дикой природы. Я хотел пообщаться с Дрори, потому что знал, что LAGA уделяет особое внимание проблеме убийства обезьян на мясо. Дрори оказался худым израильтянином с темными, внимательными глазами и маленькой бородкой. Черная рубашка, черные джинсы, черные волосы, заплетенные в хвостик, и серьга в ухе делали его больше всего похожим на рок-музыканта или, по крайней мере, модного официанта из Нью-Йорка. Но человеком он оказался очень серьезным. В Африку Дрори приехал в восемнадцать лет в поисках приключений; он боролся за права человека в Нигерии, потом перебрался в Камерун, занимался горилла-журналистикой (или, может быть, он имел в виду герилья-журналистику?), после чего стал пламенным борцом с браконьерами. По словам Дрори, он основал LAGA, потому что антибраконьерские законы в Камеруне практически не соблюдаются, причем много лет. Сейчас группа обеспечивает техническую поддержку расследований, рейдов и арестов. В Камеруне разрешено охотиться для пропитания на дукеров и других животных, живущих в стране в изобилии и не защищенных Красной книгой, но вот человекообразные обезьяны, слоны, львы и несколько других видов защищены законом – и в последнее время эти законы постепенно начинают соблюдать. Преступников наконец-то начали арестовывать и сажать в тюрьмы за торговлю мясом обезьян и другой контрабандной дичью.