Я представляю себе длинную, узкую рану, которая тянется по тыльной стороне ладони до сочленения большого и указательного пальцев; кожа расходится в стороны, обнажая розовую, беззащитную плоть, незадолго до того, как он увидел или почувствовал порез – нож был очень острым. А потом у него почти сразу пошла кровь. Через несколько секунд ему стало больно. Но Раненый Охотник продолжил работу. Ему уже приходилось обрезáться ножом, и это, конечно, было неприятно, но он слишком радовался богатой добыче. Его кровь текла из раны и смешивалась с кровью шимпанзе, кровь шимпанзе смешивалась с его кровью, и он не мог уже отличить, где чья. Его руки были перепачканы по локоть. Он вытер руку. Кровь снова сочилась из раны, в нее снова попадала кровь шимпанзе, и он снова ее вытер. Он не мог знать – у него не было языка, слов, мыслей, чтобы даже осознать это, – что это животное больно вирусом иммунодефицита обезьян. В 1908 году о таком ничего не знали.

Вирус шимпанзе попал в его кровеносную систему. Он получил немалую дозу. Вирус обнаружил, что его кровь мало отличается от крови шимпанзе, и сумел там обосноваться. Ладно, я и тут поживу. Он занялся тем же, чем занимается любой ретровирус: проникал в клетки, преобразовывал свой РНК-геном в двухцепочечную ДНК, потом проникал еще глубже, в ядра клеток, и вставлял свою ДНК в ДНК-геном этих клеток. Его главными целями стали T-лимфоциты иммунной системы. Один белковый рецептор (CD4) на поверхности этих клеток в организме Раненого Охотника не слишком отличался от похожего рецептора (другого вида CD4) на T-лимфоцитах убитого шимпанзе. Вирус прикрепился к ним, вошел в человеческие клетки и обосновался, как у себя дома. Попав в клеточный геном, он остался там навсегда. Это часть программы. Он мог размножаться двумя способами: делением клеток (каждый раз, когда зараженный T-лимфоцит делился, ретровирусный геном тоже копировался) и активацией своего маленького субгенома: новые вирионы покидали T-лимфоцит и уплывали прочь, чтобы напасть на новые клетки. Раненый Охотник был инфицирован, хотя, не считая пореза на руке, чувствовал себя хорошо.

Забудьте о Гаэтане Дюга. «Нулевым пациентом» стал этот человек.

Может быть, он отнес тушу шимпанзе или ее части обратно в свою деревню, чтобы отпраздновать, – как много лет спустя мальчишки из Майибу-2 принесли в деревню тушу шимпанзе, инфицированного Эболой. Может быть, если он был из племени бака, то доставил ее своему вождю-банту – все равно сам он обезьяну есть не собирался. Если он и сам был банту, то его родные и друзья устроили пир. Или, может быть, шимпанзе вообще оказался случайной богатой добычей, за которую можно было получить большую прибыль. Если сезон был успешным, и ему удалось убить несколько дукеров или мартышек, лесные фрукты и клубнеплоды росли в изобилии, а маниок дал богатый урожай, так что семья не голодала, он мог отнести шимпанзе на рынок, похожий на тот, что действует в Молунду, и обменять мясо на деньги или ценную вещь, например, более качественный мачете. В этом случае мясо расфасовали и распродали, и его ели еще много людей – в жареном, копченом или вяленом виде. Но, поскольку этот вирус обычно передается через кровь или половым путем, а не через желудочно-кишечный тракт, вполне возможно, никто из этих людей не получил заразной дозы вируса, если только сырое мясо не касалось раны на коже или язвочки во рту. Человек может проглотить немало частиц ВИЧ-1, но если эти вирионы попадут в желудочный сок, а не в кровь, то вряд ли смогут обосноваться в организме и размножиться. Давайте предположим, что мясо этого шимпанзе ели пятнадцать человек, и никто из них не заразился. Все они были ВИЧ-отрицательными. Вот им повезло. Предположим, что только Раненый Охотник заразился непосредственно от шимпанзе.

Шло время. Вирус жил и размножался в его организме. В первые шесть месяцев он был крайне заразен, потому что вирионы содержались в его крови в изобилии; потом виремия снизилась – иммунитет пока еще работал. Сам Охотник ничего не заметил. Он заразил вирусом свою жену, а потом – еще одну из четырех женщин, с которыми занимался сексом. Он пока что еще не страдал от иммунодефицита. Он был сильным, активным малым, продолжал охотиться в лесу. У него родился сын. Он пил пальмовое вино и смеялся с друзьями. А потом, скажем, через год, он умер страшной смертью во время охоты на слона – еще более опасного занятия, чем разделывание больных шимпанзе. Их было семеро, все – вооруженные копьями, и раненый слон успел убить именно его. Бивень проткнул ему живот, пригвоздив его к земле. От бивня в земле осталось отверстие – словно кто-то забил туда окровавленный кол, а потом вынул. Ни у мужчин, которые принесли его тело в родную деревню, ни у женщин, готовивших его к погребению, не было открытых ран, так что они не заразились. Его сын родился ВИЧ-отрицательным.

Вдова Раненого Охотника нашла себе нового мужа. Он был обрезан, на его гениталиях не было язвочек, а еще он был крайне удачлив – и так и не заразился. У другой женщины, заразившейся от Раненого Охотника, было несколько мужчин. Один из них заразился от нее. Этот мужчина был местным князьком, у которого было две жены, а иногда он пользовался и правом первой ночи с местными девушками; он заразил обеих жен и одну из девушек. Жены вождя остались ему верными (неважно, по любви или по принуждению), так что никого не заразили. Инфицированная девушка вышла замуж. И так далее, и так далее. Думаю, вы примерно поняли суть. Хотя половым путем этот вирус довольно неэффективно передается от женщины к мужчине и не совсем эффективно – от мужчины к женщине, даже этого оказалось достаточно. Через несколько лет инфицированы были уже человек десять, а со временем – и больше, но ненамного. Общественная жизнь была ограничена малыми размерами населения, отсутствием возможностей и в какой-то степени – нравами. Вирус выживал, его показатель R0 едва поднимался выше 1,0. Он попал в другую деревню в процессе соседских взаимоотношений, потом – в третью, но и там тоже распространялся небыстро. Никто не заметил волны неожиданных смертей. Вирус тихо тлел как эндемичная инфекция с малой превалентностью среди населения этого маленького клочка территории между рекой Нгоко и верховьями Санги, где жизнь была тяжелой и недолгой. Люди умирали молодыми от самых разных несчастий и недугов. Если ВИЧ-положительного юношу убивали