грязь, гламур, геометрия стекла, бетона и стали. Он упрямо высится среди природы, подобно гордому Вавилону, вопреки нашей воле и нашему «я». Так, по крайней мере, нам часто кажется.

Но в эту структуру заложена и другая, невидимая, воображаемая, сотканная из мечты и желаний, фактор всех наших трансформаций. Именно этот город я хочу сюда вызвать… Нематериальный, он формирует историю, подчиняя время и пространство человеку с тех самых пор, как чей-то язык произнес слова «пространство» и «время».

Ихаб Хассан. Города разума, городские слова

Вернее, видела она карту города, где можно было измерить серой, золотой, серебряной рябью расстояние и направление. Вот одна золотая улица, вот другая. Вот мерцающий двор, а посередине темный кружок колодца; когда-то в его стенку с солеными потеками лупили мячом дети, которых давно уже нет. Вот темный прямоугольник большого здания; здесь, должно быть, была рыночная площадь, а здесь лепились дома поменьше. И переулки как на ладони – одни прямые, другие узкие и извилистые. Кусты на островке повторяют очертания прежней дороги, а дальше опять золотая зыбь. На другом острове две обвалившихся стены под углом друг к другу, а то, что между ними, ушло в глубину.

Прин начала было говорить, но тут увидела еще кое-что.

– …«восемь тысяч сто девяносто два», – продолжал граф.

На ближней к Лавик колонне висел меч. Прин теперь видела, что мечи есть на каждой из дюжины колонн, но тот, что прямо перед ней, был двойной. Лезвия соединялись у рукояти, но потом расходились, как клинок и его отражение, клинок и его тень. Поди разбери, где что, ведь оба клинка стальные. Меч на соседней колонне был самый обыкновенный, рядом тоже. Потом шли подряд два двойных и до самого конца – одинарные. Но три двойных меча из дюжины – это уже немало.

Солнце коснулось верхушки холма, и по золотому городу пролегла тень. Она ширилась, размывая улицы, переулки, дома большие и малые.

Подул бриз, и половину города съело медное пламя.

– …«двести шестьдесят две тысячи сто сорок четыре»…

Город, охваченный борьбой света и тени, исчез совсем.

– «Миллион сорок восемь тысяч пятьсот семьдесят шесть», – завершил граф. – Теперь скажи, что ты заметила в этих знаках?

Краткое видение города ошеломило Прин, но мечи никуда не делись.

– Так что же ты можешь о них сказать?

Прин хотелось спросить про подводный город, но сначала надо было ответить.

– Числа очень большие, но каждое из них обозначает один-единственный знак.

– Вот именно! – Улыбка графа грозила оторваться от лица и помчаться вскачь. – Ты разглядела, как скупо распорядился Белхэм этими огромными величинами. А промежутки между ними заполняются сочетанием других знаков точно так же, как промежуток между четырьмя и восемью.

Прин, однако, больше занимали мечи.

– Но это еще не всё. Белхэм научился дробить числа с помощью парных знаков. Чтобы изобразить половину, под знаком «один» ставится «два». Чтобы получить одно целое с третью, пишем тройку под знаком «четыре». Граф водил пальцем по пергаменту, и Прин всё больше убеждалась, что те же знаки стоят на драконьем постаменте и на ее астролябии. – Или, допустим, три целых одна седьмая: здесь мы пишем «двадцать два», а под ним «семь». Молодой Белхэм понял, что охватил все числа от самых больших до самых малых. Своими знаками он мог изобразить любое число, целое или с дробью, понятное для всех мужчин и всех женщин. Я уже говорил, что всё это он придумал еще будучи мальчиком, а достигнув возраста мужчины, стал самым знаменитым человеком в Неверионе – у нас на юге уж точно. Теперь ты знаешь, что «письмена» на памятниках обозначают числа: даты создания, время дня или года, цены, меры, величину углов; на нашем старом языке эти слова что-то значат, на вашем же нет, поскольку Белхэм был… варваром. Точно так же обстоит дело с вашим купеческим письмом: лишенное алчности и стремления к наживе, оно помогает двигать торговлю… хотя алчность и нажива в нем тоже присутствуют, таясь между знаками – это видно из моей маленькой лекции о природе письма. – Граф снова спрятал руки под плащ. – Итак, теперь ты знаешь секрет письма, что украшает наши памятники и твою астролябию. – Хочешь спросить о чем-то еще? Хотелось бы знать твое мнение по поводу всего этого.

Говорить следовало столь же сдержанно, как писать на вощеной доске, где много слов не уместишь.

– Я вспомнила, как однажды утром стояла на холме чуть северней Колхари и смотрела на город сквозь предрассветный туман. Если б я не стояла там и не думала то, что тогда думала, вряд ли я увидела бы то… что сейчас увидела. Да, я очень хотела бы кое о чем спросить. – Прин перевела взгляд от увешанных мечами колонн на потемневшую бухту. – Что это за город там, под водой?

– Какой такой город? – засмеялся Джента. – Никакого там города нет.

– Я и не говорю, что он есть – но раньше он был. Его руины, его пустые колодцы, взломанные камни его мостовых до сих пор лежат под водой. Вот я и спрашиваю, что это был за город?

– Ничего там нет, кроме моря, – сказала Лавик. – На отмелях иногда попадаются обтесанные камни, и у бухты сохранились развалины, куда дети бегают за древними черепками, но ведь это еще не город.

– Я стояла на холме северней Колхари и видела город, скрытый туманом – стертую карту города, город из сна. И ваш город мне тоже не померещился!

– Когда я ездила ко двору, – отрезала Лавик, – мне не позволили выйти из повозки, чтобы посмотреть на Колхари сверху. И здесь никакого города нет!

– Тебе не кажется, что она северная шпионка? – насмешливо бросил Джента. – Ты не поверишь, сколько шпионов они сюда засылают, чтобы вынюхать то, что любая крестьянская девка и любой подмастерье им и так бы могли сказать.

– Я не шпионка! – взъярилась Прин. – Я говорила это лиходеям на дороге, говорила Освободителю, говорила Дикой Ини и вам говорю! Я не знала даже, что ношу на себе «другой звездный круг» королевы Олин, пока рабыня, Брука, мне не сказала. Астролябию подарил мне Горжик, когда я проникла в Невериону…

Улыбка сошла с лица Дженты, Лавик поднялась, лицо графа превратилось в застывшую маску.

– Брука тебе сказала?

Молчание ширилось, как туман над закатной бухтой.

– Поди сюда, – сказала вдруг Лавик. – Встань здесь и посмотри вон туда – нет, левее. Видишь то низкое здание с четырьмя приземистыми башнями по углам? Это Вигернангхский монастырь, прибежище могущественных жрецов в ту пору, когда