занята была внутренними делами нарождающегося господствующего класса феодалов на Руси, то Святослав взял на себя внешнюю функцию образующегося и укрепляющегося древнерусского государства. Правда, размах его завоеваний, от Оки, Волги и Семендера до Дуная и Адрианополя, создает впечатление полного отрыва Святослава от Руси, от Киева, но, памятуя все приведенное выше, мы не можем назвать шестидесятитысячное его войско «бродячей дружиной», а в нем самом усматривать последнего представителя норманской вольницы или первого запорожца. Дело в другом: думал ли Святослав оставаться в Киеве? На этот вопрос придется дать отрицательный ответ. И именно потому Святослав заявлял, что он не хочет «в Киеве быти», что в его планы входило создание огромной и могущественной империи, все жизненные центры которой находились на Балканах, у Дуная, столицей которой должна была в будущем стать столица Византии — Константинополь. Поэтому-то и Переяславец следует рассматривать в планах Святослава как некий трамплин для овладения будущей четвертой столицей Руси, в состав которой должны были войти и обширные русские земли, и Болгария, и Византия. Понятно стремление Святослава к Болгарии, к Дунаю, к Византии. Именно здесь сходились те самые «вся благая», для овладения которыми русские предпринимали то удачные, то неудачные походы на Византию, отправлялись торговать в Константинополь, заключали договоры, посылали «вои в помощь», требовали подарков, «слебного» и т. д.

И вместо того чтобы добывать их мечом, идя в тяжелый и опасный поход на ладьях из далекого Киева или добиваясь дипломатическим путем, путем всяких сделок, соглашений, уступок и угроз, лучше всего было завладеть теми землями, которые производят «вся благая», укрепиться там, куда издавна стремились «восточные варвары», если к тому, конечно, представлялся удобный случай и хватало сил. И то и другое было у Святослава. И нет ничего более естественного, чем его стремление уйти из Киева, из далекого, северного Киева, откуда надо было домогаться «вся благая», на юг, на Дунай, в Византию, где «вся благая» были под рукой и производились бы руками новых данников князя. А перспектива стать царем Русско-Византийско-Болгарской державы не могла не привлечь «могущественного владыку северных варваров», у которого оказалось достаточно сил, чтобы попытаться осуществить заветную, но недостижимую мечту его предшественников. Ему, завоевавшему Болгарию, но не успевшему еще укрепиться в ней, ему, познавшему все прелести стран, где «вся благая сходятся», только приступившему к реализации своих поистине грандиозных планов, естественно, перспектива оставаться в Киеве не улыбалась, и не потому, что ему было все равно, где сидеть и «имать», а в силу того, что осуществить свои планы отсюда, из далекого Киева, он не мог. Болгария была трамплином для овладения Византией, и только трамплином, и в этой своей роли она могла выступать лишь тогда, когда на Дунае будет стоять русское войско во главе с самим князем. Понятно и недовольство киевских бояр поведением Святослава. «Бояре», к которым Святослав обратился со своей речью, были представителями той прослойки феодализирующейся знати, которая больше всего заботилась о «строе земленем» и об «уставе землянем», а не «о ратех». Это были в первую очередь «старцы градские», «старейшина, «нарочитая чадь», владельцы богатых, «гобинных домов», выросшие из родоплеменной знати, богатые «кияне» и прочая «старая чадь», «лучшие люди». Среди этих бояр были и те княжие «мужи», которые выполняли различные функции в княжеской администрации и в домене, выступали в роли воевод, даньщиков, вирников, мечников и т. д. Эта часть княжих «мужей» срасталась с «землей», проникалась ее интересами. Она могла быть недовольна тем, что Святослав поручил ей опасное и трудное дело обороны Руси, не оставив в ее распоряжении одновременно достаточных сил. Может быть, она считала себя обойденной, так как всякий поход сулил военную добычу, а в походах она не участвовала. Во всяком случае Святослава порицали не столько за то, что он «чюжея земли» ищет, так как «старые князи», деятельность которых высоко оценивалась летописью, все время «воеваху иные страны», сколько за то, что он «своея ся охабив» и едва не поставил Киев перед необходимостью сдаться печенегам. Надо полагать, что и Ольга действовала в том же направлении, что и киевские «бояре». Но ничто не могло удержать Святослава от осуществления его планов на Юге.

Некоторое время, правда, он оставался в Киеве. Его задержала болезнь Ольги, вскоре («на трех днех») умершей. Она была похоронена «презвутером», и на могиле ее не творили тризны. Смерть Ольги летопись и «Память и Похвала» Владимиру Иакова Мниха датируют 969 г.

Похоронив мать, Святослав принялся за устройство своей державы. Для этого он сажает своих сыновей: Ярополка в Киеве, Олега в земле древлян, в Овруче, а Владимира — в Новгороде. Такое распределение диктовалось необходимостью создать крепкую власть в недавно покоренной Древлянской земле и иметь в своих руках оба крупнейших города на великом водном пути «из варяг в греки».

Интересно отметить, что в течение длительного времени Новгород не упоминается в летописях. Мы не знаем, как, «мира деля», управлялся этот второй по величине и значимости после Киева город Русской земли. Он не упоминается в договорах, на него не берут «уклады». Из сочинения Константина Багрянородного мы узнаем, что в Новгороде сидел одно время совсем еще юный Святослав. По-видимому, Новгород управлялся членами княжеской семьи, имена которых как правителей Новгорода летопись не сохранила.

Из договоров русских с греками и из сочинений Константина Багрянородного мы знаем, что княжеская семья была немалочисленной и, быть может, некоторые из неизвестных нам по имени князей правили в Новгороде.

Отсутствие упоминаний в летописи о Новгороде, так же, впрочем, как и о Изборске и Белоозере, является свидетельством того, что центр политической жизни Руси переместился на юг и деятельность князей, отразившаяся в источниках, послуживших материалом для летописи, развернулась не на берегах Волхова и Ильменя или в далеких белозерских лесах, а на Днепре, что не могло не отразиться на осведомленности летописцев о делах оставшегося временно в тени Новгорода.

Об этом свидетельствует красочный рассказ «Повести временных лет» о посажении в Новгороде Владимира.

К Святославу явились новгородские послы, прося его «князя собе» и заявляя, что если Святослав не даст им князя, то «налезем князя собе». Святослав сомневался в том, пойдет ли к ним кто-либо из его сыновей: «а бы пошел кто к вам». Как и ожидал Святослав, два его сына, Ярополк и Олег, отказались. И вот на сцену выступает Добрыня, дядя Владимира, брат его матери Малуши, ключницы (вариант «милостницы») Ольги.

В летописи говорится о том, что Добрыня и Малуша (вариант Малка) были детьми Малка Любечанина. В этой связи следует упомянуть