— Аккуратно печатает, — заметил Мейер.

— Только информации мало, — сказал Карелла.

— Это, наверное, еще до того, как ему позвонил Дорфсман?

— Баллистики откликнулись быстро, — сказал Карелла.

— Посмотрим второе дело? — предложил Мейер.

В канцелярии Альф Мисколо заваривал самый худший в мире кофе. Его крепкий аромат ударил в нос, едва они вошли в комнату.

— Хэллоуин давно закончился, — сказал Мейер.

— Это ты к чему? — спросил Мисколо.

— Хватит бросать в кофеварку тритонов и лягушек.

— Ха-ха, — отозвался Мисколо. — Не нравится — не пей. — Он принюхался. — Новый колумбийский бленд!

— Твой кофе воняет как сигары Мейера, — сказал Карелла.

— Я отдаю ему окурки, — сказал Мейер, и тут до него дошло, что оскорбили его сигары. — Что ты имеешь в виду? Что не так с моими сигарами?

— Вы сюда трепаться пришли или что? — сказал Мисколо.

— Нам нужно дело Пако Лопеса, — сказал Карелла.

— Оно вроде бы совсем недавнее, да?

Карелла кивнул.

— Убийство на Калвер. Во вторник вечером.

— Я его еще не оформил, — сказал Мисколо.

— И где оно?

— Где-то здесь, на столе. — Мисколо указал на ворох неподшитых отчетов, покрывающий его стол.

— Можешь откопать? — спросил Карелла.

Мисколо молча сел в крутящееся кресло за столом и начал перебирать отчеты.

— Жена подарила мне этот кофе на Валентинов день, — угрюмо сказал он.

— Наверное, она тебя очень любит, — сказал Мейер.

— А твоя что тебе подарила?

— Валентинов день только завтра.

— Может, она подарит тебе классные сигары, — сказал Карелла. — Вроде тех, которые ты обычно куришь.

— Есть Гофредо Лопес, вы его искали?

— Нужен Пако, — сказал Карелла.

— Отличные у меня сигары! — возмутился Мейер.

— Знаешь, как много Лопесов у нас тут в восемьдесят седьмом? — сказал Мисколо. — Здесь Лопесов — как в реальном мире Смитов и Джонсов.

— Но только одного из них подстрелили в прошлый вторник, — сказал Карелла.

— Иногда мне хочется, чтобы их всех перестреляли, — сказал Мисколо.

— Проще будет напоить их твоим кофе, — сказал Мейер. — Надежнее пули.

— Ха-ха, — произнес Мисколо. — Пако, где же, черт его возьми, этот Пако?

— Когда ты собираешься оформить все эти отчеты? — спросил Мейер.

— Когда руки дойдут, — пожал плечами Мисколо. — Если бы наши граждане перестали стрелять друг в друга, грабить друг друга и пырять ножами…

— То ты остался бы без работы, — закончил Карелла.

— К черту работу, — сказал Мисколо. — Надоело. Еще три года, и я уйду. Перееду в Майами.

— А там, конечно, преступлений не бывает, — заметил Мейер.

— Да не важно, — сказал Мисколо. — Куплю лодку и буду рыбачить.

— Не забудь прихватить свою кофеварку, — сказал Мейер.

— Вот, — вздохнул Мисколо, — Пако Лопес. Как закончите, принесите обратно.

— Чтобы ты оформил его в следующую пятницу, — сказал Мейер.

— Ха-ха, — произнес Мисколо.

Ближе к полудню в отделе стало тихо. Карелла с Мейером просмотрели бумаги по Пако Лопесу. Он был застрелен вечером прошлого вторника, более чем за семьдесят три часа до того, как в совсем другой части города, но из того же оружия была убита Салли Андерсон. Тело девушки обнаружили в ноль часов тридцать минут утра тринадцатого февраля. Пако Лопеса убили в одиннадцать вечера девятого. Девушке было двадцать пять лет, она была белая, работала танцовщицей. Лопесу было девятнадцать, он был латинос, арестовывался ранее за хранение наркотиков с намерением продажи, однако не сел, потому что ему было тогда всего пятнадцать лет. В карманах убитого нашли шесть граммов кокаина и сверток из одиннадцати стодолларовых купюр. Бумажник Салли Андерсон содержал всего двадцать три бакса. Между ними не прослеживалось никакой связи, за исключением того, что убившие их пули были выпущены из одного и того же ствола.

Дополнительные отчеты по делу Лопеса подтверждали, что он продолжал торговать наркотиками и после того, как попался. Его прозвище было Эль Снорто[53]. В испанском языке такого слова не существовало, но среди испаноязычных обитателей восемьдесят седьмого участка, очевидно, нашлись юмористы. Все, кого опрашивали Карелла и Мейер, сходились во мнении, что Пако Лопес был сукиным сыном, и убили его поделом. Многие предлагали альтернативные методы убийства, более медленные и болезненные, чем две пули тридцать восьмого калибра, пущенные ему в грудь с близкого расстояния. Одна из его бывших подружек расстегнула блузку и показала красные рубцы — Лопес оставил ей на память ожоги от сигарет на обеих грудях. Даже мать Лопеса, похоже, верила (хотя и перекрестилась, упомянув об этом), что мир станет гораздо лучше без таких, как ее сын.