— Если убийства связаны, то, наверное…

— О, они связаны, точно. Но вот твое оно или мое, это вопрос. Я имею в виду, вы приняли первый сигнал…

— Я должен уточнить у лейтенанта, — сказал Карелла. — Спрошу его, когда придет.

— Я уже спросил у своего. Он думает, что я должен передать дело вам. Наша занятость тут ни при чем, еще одно тяжкое нас не убило бы. Просто вы, наверное, уже…

— Так и есть, — сказал Карелла.

— И я не знаю, нарыли ли вы чего-нибудь…

— Не многое, — сказал Карелла. — Жертвой был мелкий кокаиновый дилер.

— Ну, а здесь жертва — девушка, танцовщица.

— Не наркоманка?

— Пока данных нет, Карелла. Потому и звоню тебе. Если дело мое, я начну работать. Если ваше, я отступлю.

— Вот так, вот так… — приговаривал Мейер. — Очень хорошо.

— Мы уже видим головку, — сообщил Мисколо. — Теперь тужься сильнее.

— Вот так, — снова сказал Мейер.

— Я уточню у лейтенанта и перезвоню тебе, — сказал Карелла. — А ты пока можешь прислать мне все бумаги по этому делу?

— Пришлю. Думаю, можно не напоминать, что…

— Первые двадцать четыре часа — самые важные, — наизусть процитировал Карелла.

— Ага. Так что, если дело мое, мне надо начинать уже сегодня.

— Я понял, — сказал Карелла. — Перезвоню.

— Тужься! — говорил Мисколо.

— Тужься! — говорил Мейер.

— О, мой бог! — стонала женщина.

— Идет, идет! — кричал Мейер.

— О, мой бог, мой бог, мой бог! — восторженно повторяла женщина.

— А вот и он! — воскликнул Мисколо.

Мейер взял на руки перемазанного кровью ребенка и хлопнул его по попке. Тишину комнаты пронзил торжествующий вопль.

— Мальчик или девочка? — шепотом спросил один из пьянчуг.

На составление рапортов и протоколов по двум убийствам ушло больше часа, и Карелла перезвонил Левину только в десять минут двенадцатого. К тому времени в комнате детективов стало значительно тише. Проститутку, больше не беременную, и ее голосистую дочь увезли в больницу, четверку пьянчуг зарегистрировали по статье «появление в общественном месте в состоянии опьянения», и торжествующий Дженеро отконвоировал их в полицейский фургон. Возможно, Дженеро не понимал, что «появление в общественном месте в состоянии опьянения», в отличие от уголовных преступлений, было всего лишь нарушением порядка, караемым сроком не более пятнадцати суток. В это ясное февральское утро здесь, в комнате детективов, не было мужчины или женщины, кто не понимал бы, что Дженеро зря тратит время, а следовательно, государственные деньги, отвозя пьяниц в город, где судья, знающий, что каждый свободный дюйм камеры нужен для преступников посерьезнее, чем этот развеселый квартет, несомненно, сразу же их отпустит. Но Дженеро разве переубедишь? Мужчины и одна женщина, прибывшая сюда в одиннадцать, как раз когда Дженеро выводил своих подопечных, — только покачали головами и перешли к более серьезным и насущным делам.

Женщина была детективом второго класса из особого отдела главного управления. Ее звали Эйлин Берк. Она работала в восемьдесят седьмом лишь время от времени, обычно участвуя в делах, где требовалась женщина в качестве наживки. То есть, когда бы Эйлин ни работала здесь, ее отправляли гулять по улицам как приманку для маньяка-насильника или еще какого-нибудь дегенерата. Эйлин была рыжей, зеленоглазой, с гладкими длинными ногами, крепкими икрами и тонкими лодыжками. Красивая грудь и широкие бедра при росте метр семьдесят пять не могли не привлечь внимания такого рода субъектов. Однажды, правда, Эйлин участвовала в деле по уличному ограблению вместе с Хэлом Уиллисом, служившим ей прикрытием, а потом было еще одно дело, в котором тот же Уиллис был ее партнером — они лежали в парке в спальном мешке и притворялись страстными любовниками. Засада включала детективов Мейера и Клинга, наряженных монашками и сидевших на скамейке неподалеку. Эйлин уже не помнила, какова была цель столь сложно устроенной засады. Помнила только, что Уиллис держал руку на ее заднице, а она следила за третьей скамейкой, где стоял небольшой чемоданчик, набитый пятьюдесятью тысячами газетных бумажек, изображающих пятьдесят тысяч долларов. Уиллис, войдя в роль пылкого любовника, целовал ее, пока они, обнявшись, лежали в спальном мешке в тот ужасно холодный день. Объятия прекратились внезапно, когда некий молодой человек подобрал чемоданчик и пошел прочь, мимо лавки, на которой сидел «слепец» Дженеро — после чего Дженеро вскочил, сорвал с лица темные очки, расстегнул третью пуговицу пальто, как это делали в детективных телесериалах, нащупал револьвер и сгоряча прострелил себе ногу. В спальном мешке Уиллис передвинул рацию повыше, пристроил ее между грудей Эйлин и стал орать Хоузу, сидящему в машине без номеров на Гровер-авеню, что объект бежит в его сторону. Да, работать с парнями из восемьдесят седьмого всегда весело, думала Эйлин. Еще она подумала, что жаль, что так редко видит Уиллиса. Мимоходом поразмыслила, женат ли он. Отметила, что в последнее время почему-то часто думает о замужестве. Может, потому, что никто не прислал ей открытки ко Дню святого Валентина?

В комнате детективов было относительно тихо; Дженеро и все его арестанты (родившая проститутка избежала участи — временно, надо полагать) разошлись своими путями. Коттон Хоуз, сидя за столом, принимал заявление от толстяка-негра, который жаловался, что его жена швыряется сковородками всякий раз, как он приходит домой поздно, потому что считает, что он резвится с другой женщиной. Он так и сказал: «резвится»; Хоуз нашел это слово поэтичным. Хэл Уиллис спустился на первый этаж, чтобы зарегистрировать двух малолеток, и теперь вел их в переулок за зданием полиции, прилегающий к камерам на уровне улицы, где Дженеровы пьянчуги уже сидели в фургоне, который отвезет их в центр города. Малолетки упорно отказывались снимать лыжные маски. Один из пьянчуг спросил их, не собрались ли они на маскарад. Уиллис передал задержанных копу в форме, которые запер за ними дверь фургона, а Эйлин Берк в этот момент уселась на край стола Уиллиса, скрестила свои прекрасные ноги, глянула на часы и закурила сигарету.

— Привет, Эйлин, — сказал ей Хоуз. Он вел толстяка, жертву семейных неурядиц, мимо нее, прочь из отдела, направляясь к нему домой, чтобы пристыдить метательницу сковородок.

Эйлин смотрела, как Хоуз, тоже рыжий, исчезает в коридоре. Праздно подумала, будет ли потомство двух рыжеволосых таким же рыжим. Праздно подумала, женат ли Хоуз. И стала покачивать ногой.

Примерно в трех футах от того места, где она курила сигарету и нетерпеливо качала ногой, Мейер говорил по телефону. Он рассказывал жене, как только что, собственноручно (ну, малость помог Мисколо), прямо здесь, в комнате детективов, принял роды. Альф Мисколо к тому времени вернулся в канцелярию и заваривал еще один кувшин кофе, благо его горячая вода не требовалась больше для родовспоможения. На другом телефоне, за своим столом, Карелла наконец вступил в контакт с Левиным в Мидтаун-Ист и извинился, что долго не перезванивал.