– Изволь, воевода, меня простить, что сижу перед тобою, но я княжеского рода и удостоен пожизненного права сидеть с шапкою на голове в присутствии моего короля.

– Но кто же ты есть?! – Воевода по московской привычке чуть не обгадился, струсив перед иностранцем. А тут еще такой иностранец, что не знаешь, стоять ли, в ногах ли у него лежать.

Иноземец любовался зелеными просторами и словно забыл о воеводе. И Василий Васильевич, изловчась, шепнул своим слугам, чтоб немедля разложили костер и варили уху, заправив ее для крепости водкой, и чтоб чашки-ложки песком выскребли.

Как только люди воеводы занялись каждый своим делом, иноземец обратил свой взор на Василия Васильевича и достал для него еще одно сафьяновое стуло.

– Садись, дворянин Телепнев, ближе и послушай меня со вниманием.

Стульчик оказался не ахти каким удобным, но ради почета как не потерпеть?

– Тебе, слуге государя, ведомо, – начал неторопливо иноземец, – что господари Молдавии не единожды просили твоего великого самодержца принять их, вместе с землями и с народом, под могучую царскую руку, под сень крыльев российского орла. Пусть твоя милость не требует от меня открыть имя мое. Только убедившись в твоем расположении, я доверю тебе наитайнейшую тайну.

– Отчего мне не быть в расположении к тебе? – сказал простой на слово Василий Васильевич. – Только изволь прежде сказать, от кого сия грамота, потому как ежели она от государева супостата, то и разговаривать мне с тобой неприлично, и на стуле твоем сидеть никак нельзя.

– Успокойся! – улыбнулся иноземец. – С тобой говорит друг и о дружбе.

– Да не поляк ли ты все-таки? Не швед ли? Не вражий ли какой чухонец?

– Я – испанец, православный христианин, ибо служу православным господарям молдавским! – Иноземец достал с груди перстень с камнем, пускающим голубые огни, и, положив в ладонь, поднес к глазам воеводы. – Смотри на сей бриллиант. Если свет его помутится, стало быть, речь моя лжива. Впрочем, этот перстень назначен тебе, но об этом позже.

У Василия Васильевича в паху даже мокро сделалось от такого обещания. Он и вообразить себе не мог, сколько же стоит такой перстенек.

– Думаю, тебе известно, благороднейший Василий Васильевич, что господарь, твой тезка, Василий Лупу ныне свергнут и заключен? В Истамбуле, в Семибашенный замок… Его старшего сына ошельмовали, то есть подрезали перегородки носа, обезобразили, словно эта отвратительная казнь может помешать ему занять престол. – Иноземец снова поднес перстень к глазам воеводы. – Видишь, как чист, как безупречен этот драгоценный сосуд света! Но слушай теперь с особым вниманием. У Лупу есть еще один сын, совсем юный. Вот его-то и его казну мы собираемся укрыть в России, в каком-либо неприметном городе. Ты смекаешь?

– Смекаю, – кивнул Василий Васильевич.

– Пронск подходящ, чтоб укрыть князя и его казну?

Василий Васильевич стал красен, как рак в кипятке.

– Залогом нашей договоренности станет этот перстень. – Иноземец взял воеводскую руку и, примерясь, водрузил его на безымянный палец. Но тотчас спохватился и потянул перстень обратно. – Может быть, я ошибся в выборе?

– Упаси тебя господи! Не ошибся! – Василий Васильевич проворно подогнул пальцы.

– Ладейщики! – кликнул незнакомец лодочникам. – Вот вам за работу.

Отсчитал каждому по пяти ефимков и махнул на них руками. Ладейщики поспешили в лодку, подняли парус, и лодка скрылась за излучиной, будто ее и не было.

– У меня, однако, деньги на исходе, а предстоит еще неблизкая обратная дорога, – вздохнул ходатай молдавского княжича.

– Сколько тебе надо? – спросил воевода с готовностью.

Иноземец достал из-за пояса парчовый мешочек, подкинул на руке.

– Совсем тощий стал. Чтобы его подкормить, нужно талеров… двести.

– Двести? – поежился воевода.

– И коня еще, и дорожных две сумы, для коня и всадника, чтобы миновать ямские дворы.

Поглядывая на перстень, воевода отошел к своим людям, и один тотчас ускакал в город.

А уха между тем поспела, речная, сладкая ушица, из доброй дюжины всяческих рыбьих племен, от ершей до стерляди.

– Изволь, господин, отобедать со мною, пронским рыбарем, – пригласил воевода гостя, указывая на расстеленную на лугу скатерть.

И было вино к ухе, и были пироги, и всякая дичь, и полбока осетра.

– Выпьем первую чашу за государя за царя и великого князя Алексея Михайловича! – провозгласил воевода.

Выпили, и гость сказал:

– Когда наш государь пьет чашу за государя, то всегда стреляют из пушки, – и, выхватив пистолет, пальнул в воздух.

Вторую чашу пили за здоровье наследников господаря Василия Лупу, и по приказу воеводы все три стрельца, которые хранили тишину воеводской рыбалки, пальнули из пищалей.

Пока хлебали ушицу, прискакал из города слуга, привез деньги и пригнал оседланную лошадь.

Гость тотчас поднялся, и воевода Василий Васильевич обнял его на прощанье и облобызал.

– Проводи меня несколько на коне своем, гостеприимный рыбарь! – попросил иноземец. – Я должен сказать тебе наедине тайные слова, по которым ты узнаешь человека от моего повелителя.

Они сели на коней и поехали к лесу. И слуги воеводы, не беспокоясь, пили и ели, удивляясь чужеземцу, и садились на маленькие стулья, которые он оставил в подарок.

Воевода все не возвращался да не возвращался, и, когда уж все вдруг обеспокоились, выскочил из лесу человек в чем мать родила. Он шатался, как пьяный, потрясал руками, но помалкивал. Слуги тоже сначала онемели, потом кинулись к голому, а это сам Василий Васильевич, и во рту у него здоровенный кляп. Кляп с горем пополам вытащили, а Василий Васильевич все молчал да молчал, и слуги не знали, как им быть. И заорал наконец воевода, трясясь от злости:

– Да что же вы стоите? Гоните за ним! Ищите его!

Слуги бросились все к лошадям, а воевода совсем вышел из себя, ногами затопал, как заплясал.

– Про меня-то забыли, что ли?! Дайте же хоть попону стыд прикрыть!

Поскакавшие искать разбойника вернулись ни с чем: на одной дороге засека, деревья крест-накрест повалены, на другой дороге лошади о железные шипы ноги покололи.

– Не Кудеяр ли это был? – спрашивали друг друга слуги и стрельцы.

– Кудеяр, он самый, – признался воевода.

– В город скакать? Людей поднимать?

– Ищи ветра в поле! – досадливо колотил себя по ляжкам обманутый Василий Васильевич.

– А что же делать-то?!

– Верши поеду проверять. Их у меня двенадцать, а проверил одну.

Воевода сел в лодку и поплыл по Проне, и верши все были полны, и воевода радовался.