Но при этом в силу вышеуказанных причин столь же «непринужденно заимствовал» и глубинные пороки отдельных из этих мыслей и идей. Забегая вперед, следует отметить, что в конечном-то итоге история с дырками от бубликов связана именно с этим — их «родословная» восходит к одной из господствовавших в 20-е — 30-е гг. концепций, суть которой Тухачевский «позаимствовать»-то «позаимствовал», но, как и полагается причисляемым к лику «гениальных стратегов», «подводных камней» не узрел[397].

Если относиться ко всему этому просто как к не лишенной интереса ретроспективе, то, как говорится, и бог бы с ней, тем более за давностью-то лет, — назвали да и забыли.

Но если бы это было возможно! Ведь еще в предыдущих главах, не расставляя, правда, всех точек над «i», было показано, к какой невиданной трагедии привело 22 июня 1941 г., использование дырок от бубликов. Вместо действительно жесткой, непробиваемой обороны. И поэтому теперь уже никак не миновать острейшей необходимости дать по возможности исчерпывающие ответы на вопросы-близнецы:

I. Когда, как и почему возникла такая концепция, и, забегая вперед, почему должно было случиться именно так, что ее появление в активном обиходе военного командования СССР последовательно совпадало и с нарастанием внешней угрозы, и с нарастанием подрывной деятельности внешней в внутренней оппозиции, и с приводом Гитлера к власти, и, наконец, с выдачей Западом картбланша Гитлеру на агрессию в восточном направлении (Японии — в северном направлении)?

II. Когда, как и почему спустя четыре года после ликвидации заговора Тухачевского, когда, казалось бы, было вытравлено не только его имя, но и все его печатные труды со всеми содержавшимися в них идеями, эта концепция не только весьма странным образом оказалась востребованной, да так, что на весь мир громыхнула исторически беспрецедентная трагедия, но и не менее странным образом она оказалась в состоянии обеспечить поразительно высокоточное совпадение трагической реальности с указанными в предыдущей главе «сценариями» поражения, причем как в целом, так и в большинстве важнейших деталей?

В поисках ответа на первый вопрос было бы, очевидно, небезынтересно узнать прежде всего суть этой концепции в ее, так сказать, официальном виде.

В изложении, например, одного из «профессиональных адвокатов» «стратега» — автора книги «Маршал М. Н. Тухачевский» В. М. Иванова выдвинутая М. Н. Тухачевским «новая концепция приграничного сражения исходила из идеи подготовленного ответного удара»[398].

Как и всегда, с подобной «адвокатурой» прямо с порога начинаются весьма серьезные неточности. Ибо М. Н. Тухачевский не выдвигал «новую концепцию приграничных сражений» — он выдвинул «новую концепцию пограничных сражений в начальный период войны», к тому же исходившую не просто из идеи подготовленного ответного удара, а заблаговременно подготовленного немедленного встречно-лобового ответного удара. В его опубликованных трудах использован термин «пограничное сражение», в т. ч. и в структуре названий отдельных статей. Еще сорок лет назад его труды были вновь опубликованы и, как представляется, «адвокату»-то не грех было бы знать, что же конкретно написал «подзащитный».

Потому что речь не только о том, что какая-никакая, но разница-то все-таки есть (к слову сказать, в эту внешне, казалось бы, безобидную игру слов — «приграничное» и «пограничное» сражение, судя по всему, сыграл и Жуков; как и почему — об этом чуть ниже).

Ибо в порядке реализации основных положений своей концепции «М. Н. Тухачевский предлагал развертывать основные группировки армий прикрытия, с учетом расположения приграничных укрепленных районов, так, чтобы они занимали фланговое положение по отношению к тем направлениям, где наиболее вероятны удары противника.

Конечной целью армий прикрытия он считал овладение выгодным стратегическим рубежом для развертывания главных сил и ведения дальнейших операций. По его предложению приграничное (правильно: пограничное. — А. М.) сражение в отличие от Первой мировой войны должно принять затяжной характер и продолжаться несколько недель»[399].

Попробуйте понять, чего ради «стратегу» взбрело в голову выдумать такое именно в тот момент, когда Верховное командование наиболее вероятного тогда главного противника — нацистской Германии — полностью перешло к тотальному исповеданию стратегии блицкрига?

…Сам термин «блицкриг появился только в сентябре 1939 г., причем не в военных документах, а в открытой печати. До этого повсеместно использовался легендарный со времен не менее легендарного Шлиффена термин «молниеносная война»…

О каком затяжном характере пограничных сражений была уместно, если вообще уместно, говорить в этом случае? Тем более «в отличие от Первой мировой войны»? Тем более ему, почти всю ту войну просидевшему в германском плену? Тем более что и на фронт-то он попал только в 1915 г., когда война была уже в разгаре — что он мог видеть-то?

Гитлерюги именно потому и взяли на вооружение стратегию блицкрига, что, во-первых, прежде всего это молниеносный прорыв обороны противника на всю ее глубину в целях скорейшего захвата и оккупации территории намеченной жертвы всеми заранее отмобилизованными, сосредоточенными и развернутыми к нападению силами. Во-вторых, потому, что по тогдашним представлениям гитлеровских стратегов это был единственный шанс для Германии избежать крайне опасной для нее, сильно ограниченной ресурсами, войны на истощение. Мрачные воспоминания о Первой мировой войне весьма подстегивали такие настроения — в Германии не забыли уроков истощения той войны.

Что, Тухачевский не знал этого? Прекрасно знал, ибо вообще сам постулат о «молниеносности войны» бродит в военных умах еще со времен Шлиффена[400], а начиная с 20-х гг. прошлого столетия он обрел как бы «второе дыхание», т. к. сам тезис о «молниеносности» оказался всерьез подкрепленным результатами бурного научно-технического прогресса, вызвавшего к активной военной жизни не столько даже собственно новые, более мощные виды оружия и боевой техники — это и так понятно, — сколько прежде всего фактор их исключительной для того времени мобильности.

Еще в протоэмбриональном состоянии будущая вторая по счету «Вторая мировая война»[401] даже в теории становилась особо маневренной и мобильной. К этим вопросам непрерывно обращались лучшие военные умы ведущих стран мира, а полемика между ними не сходила со страниц как специализированных журналов, так и книг по военной тематике, о чем он прекрасно знал непосредственно с января 1926 г., что подтверждается, как увидим, 735 страницами документальных тому доказательств.