то каждая вокруг себя, расходились цепочками, одни цепочки шли другим навстречу, мешались, снова расходились, выстраивались змейкой и выписывали по лугу удивительные петли. Воята скользил изумлённым взглядом по лицам – одна другой краше. У каждой волосы были до колен, а то и до земли – светлые, золотые, льняные, русые, тёмные, рыжие как огонь. Каждая, с кем он встречался взглядом, улыбалась ему, подмигивала, делала знаки глазами, иные приветливо махали или даже посылали поцелуи с руки.

Хороводы кружились беззвучно, а Воята всё смотрел. Кто эти девы? Русалки? Утопленницы? Жертвы-дочери, что приносили бесам люди, не знавшие Христова закона? Одно он знал – они не живые. Что-то такое было в них, в гибкости лёгких тел, в прозрачности белых одежд, в невесомости поступи, в колебании волос, словно ими играют речные струи, – чего не бывает у живых…

Вот она! Воята, знавший, чего ищет и ждёт, вздрогнул, когда взгляд его наконец упал на знакомое лицо. Артемия была совершенно такой же, как другие, её тёмные волосы пышной волной окружали стан до колен. Она проходила, держа руки других красавиц, и так же, как другие, повернула голову и бросила на Вояту призывный взгляд. Этот взгляд он узнал – такой же, как зимой в призрачной избе, где он в первый раз увидел это лицо, сияющее, подобно звезде во мраке.

Радость – она здесь, он нашёл её! Мучительный страх – сохранилось ли в ней достаточно жизни, чтобы её можно было вывести на белый свет? Или её живость – лишь морок и она теперь такое существо, чьи поцелуи выпивают тепло чужой крови?

– Что, хороши? – самодовольно спросил змий. – Нравятся? Любую выбирай, а я ей и приданое дам. Боярином тебя сделаю, да таким, что твой Нежата Нездинич от зависти из портков выпрыгнет. Вся Великославльская волость твоей будет вотчиной, хочешь?

– Ты ведь… не задаром… – С трудом оторвав взгляд от хоровода, где Артемия уже скрылась среди других, Воята взглянул на змия.

Тот опять шевельнул хвостом… и все девицы разом взмыли в воздух. От неожиданности Воята отшатнулся и сел наземь, а над ним в шуме крыльев проносились сотни птиц – лебедей, уток, кукушек, чаек, сорок, сов! И если бы только птицы – среди них, как существа одной природы, неслись во все стороны десятки крупных и мелких рыб – щуки, лещи, плотва, караси, налимы. Три-четыре удара сердца – и вся живность исчезла.

Что это было? Змий превратил девушек в птиц и рыб? Или, наоборот, птицам и рыбам придал обманчивый вид девушек? Или это те души живших из былых времён, о которых говорил ему Страхота, что теперь обитают в лесах и водах как их хозяева и хранители?

В траве медленно гасли сокровища, будто втягиваясь под землю. Воята сел поудобнее. Он ожидал, что трава окажется холодной, но не чувствовал ничего, как будто сидел на облаке. В десятке шагов перед ним клубилось озеро тьмы, вздымалось горой, и он почти видел в ней любопытный, встревоженный, испытующий взгляд, направленный на него, – и не мог сказать, сколько глаз оттуда смотрит.

– Да нужна-то мне самая малость, – самым приятельским тоном ответил змий. – Честный обмен с тобою совершим. Я тебе человечка – и ты мне человечка. Сам не хочешь моим слугой быть – другого дай. Я сам возьму, не мешай только. А взамен бери кого хочешь. Самую лучшую из дев моих тебе отдам, звезду лесную, царевну. И приданое такое будет, что порфирогенита позавидует.

Воята мысленно отметил греческое слово; настолько-то он был в греческом языке наслышан, чтобы узнать «порфир» и сообразить, что змий говорит о царевнах Костянтин-града.

Однако – змий-то по-гречески разумеет!

И второе: ему предлагают выкупить Артемию кем-то другим. Казалось бы, чего проще. От него не требуется подстерегать неосторожных и губить их своими руками. Только дай змию волю – он нынче же себе слугу сыщет. Но только не тому Вояту учили отец с матерью, чтобы людскими душами торговать.

– Не пойдёт, – мягко, почти с сожалением ответил Воята. – Иное условие клади. Давай с тобой иначе потягаемся. Ты одолеешь – бери человека, которого хочешь. Я одолею – у тебя человека возьму.

– Тебе? – Змий хохотнул, и вся гора мрака колыхнулась. – Тягаться со мной? Да в чём же ты со мной можешь тягаться, букашка жалкая? Или ты себя драконоборцем вообразил?

– Может, я перед тобою невелик, а в чём-нибудь да горазд.

– Да я тебя одним пальцем раздавлю!

– Не слыхал, чтобы у змиев пальцы имелись! – Теперь Воята засмеялся.

– Много же ты слыхал! Знаток ты породы змиевой, как я погляжу!

– Кое-что и нам ведомо. Слыхивал я, был в земле палестинской некий город, а при нём озеро, большое и глубокое. Жил в том озере змий – вот навроде тебя, – выходил он и людей поедал. Бывало, свистнет – все мертвы повалятся, других хвостом душил и в воды глубокие утаскивал. И были в той земле плач и скорбь великая из-за того змия. Посоветовались жители и решили: каждый день будем отдавать змию на съедение сына или дочь, от самых незнатных до самого царя. И стали они исполнять то решение, начиная от главных князей и воевод. Приводили каждый день то девицу, то отрока к озеру, и выходил змий, и поедал их, и плач стоял безмерный…

Воята рассказывал, чувствуя, что змий слушает внимательно и даже с удовольствием. Ну ничего, недолго ему радоваться.

– И вот отдали все жители своих детей, а змию всё мало. Пришли жители и сказали царю: господин, вот мы отдали все своих детей, одного за другим, что теперь повелишь? Отвечал царь: ныне отдам и я дочь мою единственную, коли так судили боги наши. И вот призвал царь дочь свою, одел её в наряды царские, поцеловал и отпустил. Привели её на озеро и там оставили. А в тот же час оказался у озера некий воин, спешащий из битвы, а был то сам святой Егорий, что и после смерти продолжал жить, по воле Божьей, сияя великими чудесами. Увидел он на берегу озера царскую дочь и говорит: зачем стоишь здесь, девица? Она же ему: отойди скорее отсюда, господин мой, дабы избегнуть жестокой смерти. Гнездится в озере змий ужасный, не хочу, чтобы и ты, с твоим приятным видом и молодостью, погиб со мною заодно…

– Хватит, хватит! – закричал змий, и теперь в голосе его было явное недовольство. – Повесть сия стара, как Адамовы сандалии, и ничего в ней нету забавного! Расскажи поновее что-нибудь, коли умный такой!

– Ин ладно.