содрогнулся: всплыли в памяти слышанные ещё в детстве бабьи песни, где утонувшая дочь просит мать не брать песок из реки, не рвать осоки – это, дескать, моё белое тело, моя золотая коса…

И никакого больше ответа.

– Не слышит…

– Слышать-то слышит, да отвечать не может, – раздался позади знакомый голос, деловито-приветливый. – Не велено ей, не позволено.

Старушка в беленьком платочке стояла между Воятой и берёзой – точно такая же, как прежде, с тем же бойким и доброжелательным видом.

– Не позволено? – Воята сделал несколько шагов к старушке. – Баба Ульяна! Ты знаешь, как её найти? Я вот и батожок принёс. – Он показал палку с мордой козла и загнутым рогом.

– Что батожок добыл, это ты молодец. Да только ворога ты себе нажил… – Старая Ульяна покачала головой. – Такого ворога, что не приведи Господь. Пять сотен лет сидит он здесь, а супротивника достойного ему не было ещё…

Воята понял, о ком она говорит. О змие.

– Пять сотен лет?

– Его силой и Великославль на дно озёрное ушёл. Жил он, не тужил, дань собирал на земле – душами живыми. А ныне ты его слугу истребил, а сам новым не сделался. Знает он, чего тебе надобно, чего ты ищешь…

– Тёмушка у него? – почти перебил Воята.

– А ты и к нему пойдёшь? – Старушка подняла тонкие брови.

– Он меня съест?

– Съесть, может, не съест… Однако и ты ведь знаешь, что ему надобно…

Воята вспомнил тот лютый ужас, когда чёрная дымная змея тыкалась в крепость его души слепой мордой, отыскивая щель, а он не мог быть уверен, что она не найдёт, – да и кто мог бы?

Озеро лежало чашей серебра, позолоченное солнцем. Кто поверил бы, что под этой красотой таится преисподний ужас – мрачная чёрная чаща, смертный холод, а на самом дне – древний змий свивает кольца?

– Как пробраться к нему?

– Коли решился, я тебя проведу, – сказала старушка, будто бралась указать дорогу к соседней деревне.

– «Аз к Богу воззвах, и Господь услыша мя…»[76] – пробормотал Воята.

В этом была вся его надежда – так мало и так много.

Старушка кивнула и взяла его за левую руку. Что-то вспомнилось ему при этом – за левую руку его брал на днях Егорка… а до того – лесной дед в облике отца Македона… перед тем как ввести в дупло дуба. Сердце оборвалось, но Воята не замедлил шага.

Баба Ульяна подвела его к берёзе. Воята ждал, что они обогнут её, но старушка наклонилась… и он увидел меж корнями дерева широкий чёрный лаз навроде тех, что в избах ведут из коника в подпол. Воята ясно видел свежие венки, обрамлявшие этот лаз; вниз уводили ступеньки. Выпустив его руку, старушка стала спускаться первой, Воята за ней.

Свет ясного дня быстро исчез позади. Воцарилась тьма, и каждую ступеньку приходилось нашаривать ногой. В нескольких шагах ниже Воята слышал шорох от движений бабы Ульяны, невнятное бормотание. Её присутствие успокаивало, хотя он её не видел. Они шли и шли. Воята не считал шагов, но чувствовал, что их набираются сотни. Что там рассказывал ему зимой старик Овсей про своего брата… или какого-то другого мужика, который тоже нашёл этот самый лаз? Он шёл через дремучий чёрный лес, прорубая дорогу топором… У Вояты и топора с собой нет, только батожок. Может, баба Ульяна знает в этом лесу тайные тропки? Уж кому знать, как не ей?

И вдруг Воята понял, кто она такая. Не то баба Параскева, не то Овсей, кто-то упоминал: в Великославль под озером знает верный путь одна только старушка-переходница. Та, что уцелела, избежала общей участи, когда город утонул, потому что ходила в село к дочери… Она ведь упоминала село и дочь, когда Воята встречался с ней в первый раз… или во второй. Потому и Еленка, с ней знакомая, тем не менее не знает, где Ульяна живёт…

Погруженный в эти раздумья, Воята едва заметил, как лестница кончилась. Вокруг уже не было темно – стояли сумерки какого-то особого серебристо-серо-голубого оттенка. Глянув вверх, он увидел свод навроде неба, но это небо выглядело несколько прогнувшимся вниз, поверхность его была полна ряби и текучих теней. Вода! Больше всего это напоминало поверхность воды, если смотреть на неё снизу. Но вокруг Вояты была не вода, а обычный воздух, довольно прохладный и полный незнакомых запахов: и свежих, и затхлых. Вода была над головой – он находился под самим Дивным озером.

Где же Ульяна? Воята огляделся, но не увидел ни старушки, ни кого-либо ещё. Во все стороны простирались луга в густой пышной траве, почти от ног его начиналась тропинка – просто полоса примятой травы, как будто недавно кто-то прошёл. Не имея иного выбора, Воята двинулся по следу. Не в силах даже вообразить, чего ждать, он просто шёл, вооружённый батожком волхва Крушины и словом Божьим. Страха не было. Не зная, к чему готовиться, он старался быть готовым ко всему.

Недаром матушка Олфимья так убивалась, провожая младшего сына в Великославльскую волость…

Долго ли, коротко ли… Как в сказке, где три года проходят, пока сказитель произносит несколько слов, Воята ощущал время на этом сером лугу как долгое и краткое разом. Тропа шла под уклон. Впереди виднелось углубление вроде исполинской чаши в земле, и на дне этой чаши разливалась тьма. Тропа вела туда, и никуда больше здесь идти было невозможно.

Что это? Ад? Пекло преисподнее? В неподвижном воздухе сгущался холод. По ощущениям, жизни он не угрожал – так же зябко бывает на летнем рассвете, когда выпадает роса, – но что-то говорило Вояте: этот холод может и убить, если пробыть на нём достаточно долго.

Тьма впереди шевелилась, будто медленно кипящее густое варево. Неторопливо делая шаг за шагом, Воята вглядывался и всем телом ощущал, что тьма в ответ вглядывается в него. Встретиться с нею глазами не удавалось, но глаза у неё были – сотни, тысячи глаз. В мягко клубящемся мраке Воята порой различал нечто вроде… вроде частей тела некоего исполинского существа, но не мог сказать, ни что это за части, ни что это за существо.

Вдруг Воята остановился. Не по своей воле – некая внешняя сила его остановила, как если бы он упёрся в невидимую преграду.

– Пришёл-таки…

Голос был похож на приглушённый вой ветра и раздавался сразу отовсюду.

– Пришёл…

Воята запнулся, не смог подобрать подходящее приветствие. Тут не скажешь: «Здоровья в избу», и тем более: «Помогай Бог».

– Вот ты каков, вещий