какие были в избе. Начал искать, перерыл всё на лавках, в ларях, в углах и на полатях. Заглянул в ступу и в коник. Встав на колени, пошарил кочергой в подпечке – выгреб оттуда несколько палок разной величины и унёс к столу рассмотреть получше.

– Вон он! – вдруг воскликнул над ухом Страхота.

Но Воята и сам уже увидел нужное. Рябиновый батожок был невелик – на пядь длиннее локтя. Вырезали его из ветки с отростками, так что у верхнего конца один отросток полукольцом загибался книзу, а второй чуть выдавался вперёд – всё вместе напоминало морду козла с рогом позади.

– Вот он, батожок батин… – с волнением прошептал Страхота. – Вот он, родимый. Видать, Плескач его забрал, когда книгу ходил искать. Книгу не нашёл, а сие наследство прибрал.

– Что же вы его с отцом не похоронили? – спросил Воята, считавший, что волхва надо был погребать со всеми орудиями.

– А мы похоронили. Только он, батожок, в земле лежать не захотел. В нём же знаешь сколько духов сидит… Вернулся в избу, нового хозяина ждал…

– Не тронут они меня? – У Вояты не более имелось желания прикасаться к батожку, как если бы то была змея.

– Тебя одного и не тронут, – насмешливо ответил Страхота.

Воята догадался почему. Ведь он-то и отнял жизнь бывшего хозяина батожка…

– Бери чего надо, да ступайте отсюда, – неприветливо проскрипел Платон. – Тоже, хозяин сыскался…

Воята взял батожок. Слыхал он какие-то байки, что именно так и наследуют силу умершего колдуна, иной раз против воли и без ведома. Но после того как он прыгнул в пасть огненной жабы, бояться стало нечего.

С батожком в руке тихо он выскользнул с поповского двора на площадь. Церковь Власия стояла тихая и грустная, будто знала: не скоро в ней опять свечи загорятся и пение зазвучит.

– А зачем ты ему сказал, будто я новый хозяин? – спросил Воята по дороге к Параскевину двору.

– Правда потому что. Кто, по-твоему, новым попом сумежским будет – я, что ли?

– Да мне нельзя. – Воята смутился. – Я годами даже в диаконы молод ещё, да и не женат…

– Что молод – это само пройдёт, – ухмыльнулся Страхота где-то над левым плечом. – А что неженат – это дело поправимое. Рассвета дождёмся – и пойдём тебе невесту ловить!

* * *

На Ярилу Старого Воята поднялся в Сумежье не первым. Когда он проснулся и умылся, бабы Параскевы уже не было дома – и давно не было, судя по тому, что каша в горшке, заботливо накрытом миской, успела подостыть. Выйдя в луга, Воята на опушках и по оврагам везде замечал яркие, красные и белые женские наряды. Бабы и девки волокли полотенца по росистой траве, а потом выжимали в широкогорлые горшки – сегодняшняя роса целебна для людей и скотины. Иные уже несли домой целые охапки трав – пижмы, зверобоя, волошки, богородичной травы, крапивы, – увязанные в новые рушники. Воята догадывался, что по возвращении домой бабы Параскевы вся изба окажется увешана этими пахучими пучками и вениками. Встречая Вояту, травницы кланялись ему, улыбаясь. Лишь одна старая бабка бросила дикий взгляд на рябиновый батожок и стала быстро креститься и сплевывать на дорогу. Видно, узнала орудие давно покойного волхва, чья слава пришлась на время её молодости. Но батожок был слишком велик, чтобы спрятать в короб, и Воята просто нёс его в руке. Испуг бабок сейчас был наименьшей из его забот.

День выдался чудный – лучший за всё лето. Ярко светило солнце, глаз отдыхал на белых облачках – платьях ангелов. Золотилась зелень рощ и лугов, везде качали головками цветы – розовые, синие, голубые, белые, жёлтые. Доносилось пение женских голосов. Иногда Воята видел поющих, иногда нет, но стоило закрыть глаза, чтобы не слепило солнце, и начинало казаться, что сами берёзы по сторонам тропы поют:

Ой вы розгары разгоритеся,

Русалка-купалка!

Вы, русалочки, разбегитеся!

По мхам, по мхам, по болотичкам.

Где солнце не греет, где ветер не веет…

Где коней не водят, где люди не ходят…

Куда-то туда лежал и его путь, но какая бы русалка ему указала дорогу?

Пять вёрст до озера Воята преодолел мигом – сам не заметил как. И сегодня он был тут вовсе не один. Дороги и тропы, ведущие к бывшему городу Великославлю от всех погостов и деревень, нынче оживились. Отовсюду собирался народ – молодёжь, бабы, целые семьи на телегах. Бабы собирали травы, девки плели венки, в лесу стучали топоры, на старых кострищах выкладывали дрова. На взгорке, откуда Воята впервые увидел озеро, мужики устраивали из длинных жердей высоченный шалаш-костёр. Старая берёза у Тёплых ключей была на высоту человеческого роста в несколько слоёв обвязана свежими рушниками, на земле вокруг неё лежало множество венков, караваев, яиц, пирогов. Воята едва узнал знакомое место – так изменило его присутствие множества говорливых, оживлённых, нарядных людей. Раньше озеро казалось ему частью иного мира, а теперь сделалось подобием новгородского торга. Выходит, не так уж его в округе боятся.

– И ты здесь, попович!

На него вдруг наскочила полнотелая девушка, и Воята узнал Оксенью из Барсуков.

– Устинью ищешь? Она по оврагам травы собирает, только к вечеру, может, подойдёт. Что, отец Касьян где?

Воята вздрогнул: вот ему и задали тот вопрос, которого он боялся, но в такой час, когда он вовсе этого не ожидал.

– Я… не знаю, – растерявшись, ответил он. – Уже три дня его не видел. В Ящерово уехал, сказал.

– Вот там бы ему и оставаться! – Оксенья вовсе и не желала знать, где на самом деле отец Касьян, а желала только, чтобы здесь его не было. – Сильно он ругается, когда у озера игрища затевают. А как не затевать, когда век повеки так ведётся? Ещё когда Великославль стоял, здесь самые большие игрища на Ярилу Старого водились. И теперь водятся, как же иначе? Тот прежний поп, Горгоний, хотел берёзу святую извести, да она не далась!

Оксенья засмеялась. Подружки позвали её, и она помахала Вояте рукой:

– Вечерком подходи – попляшем.

Воята подошёл к камню у воды, похожему на заснувшего медведя, и вгляделся в заросли камыша и осоки. Сегодня он не увидел лебедей – может, попрятались, напуганные людским шумом. И как же быть? Батожок рябиновый – вот он, а как же лебедь белую сыскать?

– Тёмушкааа! – закричал Воята в озеро, стоя возле камня. – Тёмушкаааа!

Крик разлетелся над водой; в лицо ударило порывом ветра, побежала рябь, закачалась осока. Воята