образом на Дика за то, что притащил ее сюда, за то, что напился, за то, что обнажил наконечники своих иронических стрел, за то, что позволил унизить себя. Не меньше была она недовольна и собой, потому что понимала: всецело завладев Томми Барбаном, она первая вызвала раздражение англичанки.

Минуту спустя она увидела Дика на мостике – он беседовал с Голдингом и, судя по всему, прекрасно владел собой. А еще через полчаса, поняв, что его нигде нет, она забеспокоилась, прекратила какую-то замысловатую малайскую игру с веревочкой и кофейными зернами и сказала Томми:

– Я должна разыскать Дика.

Еще во время обеда яхта снялась с якоря и взяла курс на запад. Прозрачный вечер обтекал ее с обеих сторон, мягко урчали дизельные моторы. Когда Николь дошла до носовой части, внезапный порыв весеннего ветра растрепал ей волосы, и она мгновенно испытала облегчение, увидев стоявшего у флагштока, наискосок от нее, Дика. Он тоже заметил ее и сказал безмятежным голосом:

– Какая чудесная ночь.

– Я беспокоилась, – отозвалась она.

– О, ты беспокоилась?

– Не говори со мной так. Как бы мне хотелось сделать для тебя что-нибудь приятное, Дик, пусть бы даже это был какой-нибудь пустяк. Но что?

Отвернувшись от нее, он уставился на звездную вуаль, висевшую над горизонтом, за которым простиралась Африка.

– Верю, что так оно и есть, Николь. Иногда мне даже кажется, что чем незначительней был бы этот пустяк, тем большее удовольствие он бы тебе доставил.

– Зачем ты так, Дик? Не надо.

Его лицо, бледное в сеявшейся с небес белой звездной пыли, которую море ловило и швыряло обратно в сверкающее небо, было лишено малейших признаков ожидаемого Николь раздражения. Это лицо можно было даже назвать отрешенным. Постепенно, как шахматист на фигуре, которую собирается передвинуть, Дик сосредоточивал свой взгляд на Николь. Так же медленно он взял ее за руку и притянул к себе.

– Говоришь, ты меня погубила, да? – ласково спросил он. – Значит, мы оба погибли. А тогда…

Похолодев от ужаса, она вложила и другую свою руку в его ладонь. Ну и пусть, да, она последует за ним – в этот миг безоговорочного душевного отклика и самоотречения красота окружавшей ее ночи ощущалась особенно остро – пусть…

…Но руки ее вдруг сделались свободными, и Дик, повернувшись к ней спиной, тяжело вздохнул.

По лицу Николь потекли слезы. Несколько мгновений спустя она услышала чьи-то шаги; это был Томми.

– Вижу, вы его нашли! Николь уже было подумала, что вы прыгнули за борт, Дик, из-за того, что эта английская шлюшка вас отчитала, – сказал он.

– За борт? Неплохое решение, – спокойно отозвался Дик.

– А что, – поспешно подхватила Николь, – давайте стащим у них спасательные пояса и прыгнем. Пора уж нам дать себе волю и выкинуть что-нибудь эдакое, впечатляющее. Я давно чувствую, что мы живем слишком скучно.

Томми переводил взгляд с Дика на Николь и обратно, словно принюхивался, пытался учуять в ночном воздухе настрой, воцарившийся между ними.

– Давайте пойдем и спросим у леди Всезнайки-под-хмельком, что делать. Уж она-то в курсе всех новейших веяний. Надо бы выучить наизусть ее шлягер про адскую даму. Пожалуй, переведу его на французский – он будет иметь бешеный успех в казино и принесет мне целое состояние.

– Томми, вы богаты? – спросил Дик, когда они возвращались на корму.

– Сейчас – не то чтобы очень. Мне надоело заниматься маклерством, и от дел я отошел, но у меня остались кое-какие надежные акции, которые я держу записанными на друзей. Так что дела идут неплохо.

– У Дика тоже, – подхватила Николь. От наступившей запоздалой реакции на случившееся у нее подрагивал голос.

На юте, подгоняемые вихрем, исходящим от исполинских рук Голдинга, танцевали три пары. Николь и Томми присоединились к ним, и Томми заметил:

– Кажется, Дик стал много пить.

– Да нет, умеренно, – ответила Николь, храня лояльность мужу.

– Есть люди, которые умеют пить, а есть такие, которые не умеют. Дик явно не умеет. Вы бы не давали ему пить.

– Я?! – в изумлении воскликнула она. – Чтобы я указывала Дику, что ему делать и чего не делать?!

Когда яхта подошла к каннскому рейду, Дик по-прежнему казался отсутствующим, сонным и был молчалив. Голдинг, гигантскими руками, словно буями, ограничив ему фарватер, усадил его в моторку, при этом уже сидевшая в ней леди Кэролайн демонстративно перешла на другое место. На причале он поклонился ей на прощание с преувеличенной церемонностью и, похоже, собирался выдать напоследок какую-нибудь едкую сентенцию, но Томми крепко сдавил ему руку и повел к машине.

– Я довезу вас домой, – предложил он.

– Не стоит беспокоиться, мы возьмем такси.

– Да мне это лишь доставит удовольствие, особенно если вы меня еще и приютите.

Откинувшись на заднем сиденье, Дик всю дорогу оставался молчалив и неподвижен, пока машина, миновав желтую глыбу Гольф-Жуана и Жуан-ле-Пен, где ночи напролет играла музыка и пронзительно звенел многоязыкий карнавал, не свернула на дорогу, ведущую вверх, к Тарму. От того, что автомобиль накренился при повороте, он внезапно подобрался и сел прямо с явным намерением разразиться тирадой.

– Очаровательная представительница… – он на миг запнулся… – представительница компании… Принесите мне мозги набекрень а l’Anglaise… – после чего провалился в благословенный сон, время от времени оглашая обволакивавшую теплоту ночи негромкой отрыжкой.

VI

На следующий день Дик рано утром вошел в спальню Николь.

– Я ждал, пока не услышал, что ты проснулась. Излишне говорить, что мне неловко за вчерашний вечер, но давай обойдемся без вскрытия.

– Давай, – холодно согласилась она, приблизив лицо к зеркалу туалетного столика, за которым сидела.

– Нас привез домой Томми? Или мне это приснилось?

– Ты прекрасно знаешь, что не приснилось.

– Вероятно, так оно и есть, поскольку я только что слышал его кашель. Наверное, мне надо к нему зайти.

Едва ли не первый раз в жизни она обрадовалась, что он ушел. Похоже, его ужасная способность всегда быть правым наконец изменила ему.

Томми ворочался в постели, пробуждаясь для утреннего cafè au lait.[68]

– Как самочувствие? – спросил Дик и, услышав в ответ, что у Томми побаливает горло, охотно ухватился за профессиональную тему: – Надо бы сделать полоскание или предпринять другие меры.

– А у вас есть какое-нибудь полоскание?

– Как ни странно, у меня – нет, но, вероятно, есть у Николь.

– Не стоит ее беспокоить.

– Она уже встала.

– Как она?

Уже собравшийся уходить Дик медленно повернулся.

– А вы ожидали, что она умерла, не пережив того, что я вчера напился? – наилюбезнейшим голосом сказал он. – Николь теперь будто высечена из… сосны ее родной Джорджии, а это самая твердая на свете древесина,