осеннее солнце и листвой пожелтевшей играет,

Колыхаются лёгкие ветки в синеватом вечернем дыму –

Это молодость наша уходит, это наша любовь умирает,

Улыбаясь прекрасному миру и не веря уже ничему.

* * *

Счастье выпало из рук,

Камнем в море утонуло,

Рыбкой золотой плеснуло,

Льдинкой уплыло на юг.

Счастья нет, и мы не дети.

Вот и надо выбирать –

Или жить как все на свете,

Или умирать.

Его сердце оборвалось в Париже, в 1958 году. Точной датой Литературная энциклопедия не располагает: ведь это не «наш» поэт, не советский. Но это – русский поэт. И большой. Он прожил 64 года. Он трезво смотрел на жизнь. Не ждал «ни счастья, ни солнечного света». А молил о самой малости:

На этот бедный лоб немного льду,

Немного жалости на сердце это.

Тайм-аут в Запорожье

Командировка, как спортивный тайм-аут. 29 мая в 5.25 вышел из дома и поехал во Внуково. «Меняю мужа с двумя внуками на бортмеханика из Внуково» (Вознесенский). В 9.40 самолёт Ил-18 доставил меня в Запорожье. Встречающие везут меня не в гостиницу, а в общежитие кооперативного училища, где за медпунктом есть гостевая комната. Забрасываю вещи и с ходу в сопровождении местного начальства отправляюсь в Мелитополь. По дороге зампред по кадрам Ломакин с удовольствием рассказывает о себе, бывший НКВДэшник, политработник, на пенсии подался в кооперацию. Вскоре выяснилась диспозиция: сошлись чекист и журналист, патриот и космополит, прямой и горбатый, мужлан и эстет, а вот, поди, сидели вместе мирно, вполне ужились, и Ломакину кажется, что я человек из его круга…

Мелитополь весь в пирамидальных тополях и в обволакивающей теплыни, +30°. Провёл беседу-интервью с председателем Мелитопольского райпо, который поразил меня на прощанье откровенной фразой: «Знаете, какая самая сладкая пыль? Пыль из-под колёс уезжающих проверяющих». Но это вроде бы не про меня – я из другой оперы… Первое угощение в гостевой комнате: кефир и гигантская сдобная булка – послание из кулинарного техникума. Утром проснулся, вышел в коридор, а там развешены плакаты «Тайна гриппа», «Кишечные заболевания», «Чесотка», – очень взбадривает. Ну, а дальше я выяснил, как Запорожский облпотребсоюз борется за технический прогресс, за механизированный труд.

В субботу, 31 мая, меня везут в какую-то Андреевку в пионерлагерь «Маяк», расположенный на Днепре. Роскошное место. Обалденный воздух: густой, его можно глотать кусками. Рядом сосновая рощица. Гуляем, дышим, болтаем. Фокстерьер Марсик носится по всей территории в поисках кошек, но кошек нигде нет, и пёс разочарован. Зато очарован я. Бывают вот такие просветлённые минуты, как будто на тебя нисходит благодать. Никакой спешки, суеты, никаких забот и обязательств, только покой, тишина и воздух, – что ещё надо человеку?

Воскресенье провёл в городе. Много зелени, но и много загазованности. А ещё много женщин, целый рой разных возрастов, но почти одинаковой комплекции: пухлячки, толстухи, грудастики, попастики, с могучими прелестями, похожими на кавуны. Увы, прохожу мимо и бреду в сторону своего изолятора с лозунгом «Общежитие – наш дом родной!». С горя читаю «Известия». Инюрколлегия разыскивает детей зубного врача из Бобруйска Натана Лифшица, умершего в США. Как жаль, что я – не Лифшиц. Включил телевизор, показывают Флоренцию. Любопытно: на Украине путешествовать по Италии.

2 июня обсуждали подготовленную мною беседу – высший начальник остался доволен, и меня в благодарность везут на универсальную торговую базу: «Юрий Николаевич, чего хотите, выбирайте!..» Я растерялся и выбрал минимум по своим деньгам: супруге по 5 метров ситца и индийского батиста, плюс две польские косметички. Вечером в аэропорт и возвращение в московскую жизнь.

8 июня

Наступило красное лето. С моего балкона солнце ушло, но всё равно 25 градусов. Отличная пора – ещё всё густое, свежее, обильное и пахучее: деревья, кусты, трава, цветы. Так бы ходил, смотрел, нюхал, вдыхал и ни о чём бы не думал. И хорошо, чтоб тишина… никакого транспорта, машин, шума и визга… Хорошо бы (но это всё из серии – «нам слона достать большого…»). Как-то всё идёт не совсем так, как хотелось бы. Хотя вроде и грех особенно жаловаться.

…В пятницу встречался с Феликсом Андреевым. Редакция «Советского экрана» на Часовой улице, в 30 минутах ходьбы от дома. Много комнат. Какие-то кинодевочки. Какая-то художественно беспорядочная обстановка: разбросаны фотографии, бутылки, пластинки. Это кино. Не кооперация.

– Так, где ты работаешь? – спросил Феликс.

– В журнале «Советская потребительская кооперация».

– Потребительская? От одного этого слова можно вздрогнуть, – сказал Феликс.

…Меня могут взять… А могут и не взять. Если вспомнить мой первый разговор с Феликсом и его намёк на возможность работать у них, то меня тогда охватил какой-то восторг ожидания. Но теперь он прошёл. Я спокоен. Я как вашингтонский 48-летний интеллектуал Брюс Голд из последнего романа Джозефа Хеллера «Словно чистое золото»: «Единственным, что можно было предсказать наперёд, была неудача». И он же говорил: «Всё выходит не так, как задумано».

После Андреева позвонил Тарковскому (всё равно пропадать!). Разговаривал с Ларисой. Неожиданно поговорили хорошо. Андрей в Риме и начал снимать фильм «Ностальгия» по какому-то итальянскому роману, в центре которого тоскующий русский эмигрант. Это первый случай, когда Госкино выпустило советского режиссёра за рубеж, для съёмок фильма по контракту с частной фирмой. Об Андрее Лариса сказала так: «Это единственный режиссёр в Союзе, который снимает только то, что ему близко по духу…» И это действительно так. Даже его тёзка Вознесенский вильнул хвостом, а Андрей нет, упорно, фанатично гнёт свою линию. Честь и слава его одержимости и таланту… Я такой фанатичной целеустремлённостью не наделён. Что делать. Наверное, не те гены, не та физиология…

В пятницу вечером двигали мебель. «Рондо-стерео» произвела революционный переворот в квартире. Передвигая и разбирая, я ужасался: сколько собрано барахла, книг, вырезок, разных архивов, – на три жизни, не меньше. А выбрасывать жалко. Все эти бумаги – суть моя личность. Что я без них? Читая, выписывая, собирая, я развивал и обогащал себя. Взять Календарь. Я до сих пор с удивлением его пополняю, и он стал стержнем моей жизни. Это – настоящее, а не мнимое дело не по долгу, а по призванию, тот воздух, без которого нельзя жить. Вот этого воздуха, очевидно, и не хватает Боре Линскому. Он всё болеет, недомогает. Работа полностью увлечь не может, жена – тем более, побочных интересов мало (марки и только). А тут