они не были расположены в линейных, аккуратных линиях письма. Большинство символов образовывали круги, но некоторые располагались сами по себе или находились между другими элементами резьбы.

Может быть, Глифы? Символы?

Обладатели магии Ниаксии использовали их редко, разве что для призыва, но я слышала, что некоторые колдуны, черпавшие силы у богов Белого пантеона, делали это. Несколько знаков при ближайшем рассмотрении напомнили мне некоторые символы, которые я видела в записях моей матери.

Я осторожно шагнула с последнего лестничного пролета, почти ожидая, что пол подо мной провалится или вспыхнет. Когда ничего подобного не произошло, я облегченно вздохнула и обошла комнату по периметру, зажигая каждый фонарь Ночным огнем.

Что-то было не так в этом месте. Кожа зудела, воздух был слишком тяжелым, словно сама атмосфера была пропитана магией. Это было неприятное ощущение. Оно напоминало то, что я чувствовала, когда впервые взяла в руки Пожирателя сердец, только гораздо, гораздо сильнее.

Я знала, что магия в этой комнате, не была предназначена для меня. Моя кровь была достаточно родственной, чтобы впустить меня, но магия относилась ко мне настороженно. Богиня, я знала, какая страшная смерть меня ожидает, если она решит изгнать меня, как нежелательный вирус.

С зажженными фонарями комната не стала менее жуткой. Более того, мерцающий голубой свет сделал это место еще более тревожным. Я еще раз прошлась по кругу, проводя кончиками пальцев по половине стены перед собой в поисках чего-нибудь, что могло бы меня направить.

Мой взгляд переместился в центр комнаты. Колонна. Вот она выглядела важной. Она казалась важной, как будто звала меня.

Я попыталась перемахнуть через первую стену, но тут же оказалась отброшенной на пол, как будто натолкнулась на невидимую преграду.

Богиня, черт возьми!

В ушах звенело, хотя я не была уверена, от удара ли это или от магии, которая вдруг показалась мне непомерно сильной.

Я поднялась на ноги. Мои колени слегка дрожали. Я не думала, что это как-то связано с падением.

Хорошо, тогда. Никаких прыжков.

Я заскрипела зубами от нетерпения. Здесь было неестественно тихо. Не было слышно ни малейшего отголоска мира наверху. Но я знала, что армии Саймона и Септимуса, должно быть, уже настигли нас.

Райн, вероятно, вступил в бой с тем, кто был очень близок к тому, чтобы убить его.

У меня не было на это времени.

Думай, черт возьми.

Я прижала руки к перегородке с такой силой, что резьба впилась мне в кожу. Я закрыла глаза. Я позволила себе почувствовать ощущения, которых я пыталась избежать — магию, которая проникала во все мои самые постыдные уязвимые места.

Магия такой силы требовала подношения от тех, кто ее использовал. А Винсент хотел защитить это место от любой другой души, кроме него. Все, что я использовала — зеркало, кулон, даже эту дверь — я должна была предложить что-то взамен.

То, что всегда было моей самой большой слабостью.

Я вынула клинок и сделала широкий разрез на ладони — по бледной хрупкой коже потекла алая струя.

Затем я прижала руку к камню.

Красный цвет струился по вырезам в гладкой черной поверхности, заполняя символы. Я задыхалась, когда они жадно поглощали ее, подобно вампиру жаждущему крови.

И мой вздох превратился в приглушенный крик, когда магия взметнулась во внезапном порыве, унося меня прочь.

Глава

68

Райн

Саймон смотрел прямо на эти руины.

Он как будто знал. Как? Может быть, объединение частей тела бога с собственной плотью даровало некоторое необъяснимое восприятие другой ужасной магии. Может быть, то, что Саймон сделал частью себя, теперь без слов звало своего спутника.

Я не мог этого объяснить, да и не пытался. Но когда я подошел достаточно близко, чтобы увидеть это маленькое движение его головы, жадное бликание интереса в его глазах — все остальное отошло на второй план.

Это было так же, как на свадьбе, когда я увидел Саймона, разговаривающего с Орайей, и внезапно ни одна другая вещь в мире не имела значения. Моей единственной целью стало встать между ним и дверью.

Я бросился на него, не замедляя шага, и мы столкнулись, как звезды в ночном небе.

Мой меч был наготове, я ослабил контроль над своей магией, готовый высвободить все, что у меня было. И когда в этот последний момент Саймон повернулся ко мне, его клинок поднялся навстречу моему мечу, его собственная магия взвилась, мы были почти равны.

Вспышка силы — свет и тьма, красное и черное, звезды и ночь — поглотила нас.

У меня заложило уши. Все звуки стали приглушенными и далекими, как будто под водой. Мои глаза, широко открытые во время всего этого, боролись с этой интенсивностью, оставляя мир в пятнистых очертаниях, когда магия исчезала.

Мы вдвоем пронеслись по воздуху, нас отбросило в сторону от ошеломляющей силы, которую мы только что высвободили. На заднем плане несколько воинов рухнули на землю, хромая и ломая свои крылья, которым не повезло попасть под непрямое воздействие наших ударов.

У меня не было времени считать, сколько моих пострадало, а сколько его.

Не было времени думать ни о чем, кроме Саймона.

Когда он улыбнулся мне сквозь натиск стали и магии, он выглядел совсем как Некулай. Совсем как тот, которого я видел на испытании Третьей четверти луны, в темноте перед началом битвы. Такую же версию я видел в своих кошмарах и сейчас, все эти проклятые Богиней годы спустя.

Никогда больше.

Теперь я двигался инстинктивно, встречая каждый удар, каждый финт, наслаждаясь каждым ударом клинка о плоть. С годами я научился общаться со своими боевыми стратегиями, превращая каждый поединок в представление. Но не сегодня.

Сегодня я просто сражался, чтобы убить.

Я извернулся, когда Саймон уклонился от одного из моих выпадов, и использовал его последующие действия против него, пронзив одно из его крыльев.

Это был не первый раз, когда я ударил его. Но это был первый раз, когда я удивил его.

Он вздрогнул, и я улыбнулся, увидев, как он потрясенно моргает, словно не веря, что я его поймал, пока он не завалился набок в воздухе.

Я не стал упускать момент.

Мой следующий удар пришелся в бок, когда Саймон пытался выпрямиться, рука поднялась, открыв самое слабое место его доспехов под мышкой.

Ощущение, когда лезвие пронзило его плоть, было самым приятным за всю ночь, уступая, может быть, только рычанию боли, которое он издал в следующий момент.

Это стоило того, что случилось потом.

Он схватил меня, когда