Он даже себя самого не любит. И уж если на то пошло, какой смысл в том, чтобы отсекать от себя всех и вся, освобождаться от людей? Что он будет делать со своей свободой? «Любовь начинается с дома» – разве не так говорят англичане? Вместо того чтобы вечно спасаться бегством, нашел бы себе порядочную женщину, взглянул ей в глаза и сказал: «Ты выйдешь за меня? Выйдешь, примешь в наш дом моего старого отца и будешь преданно ухаживать за ним до самой его смерти? Если ты возьмешь на себя это бремя, я обязуюсь любить тебя, хранить тебе верность, найти приличную работу, много трудиться, и приносить домой деньги, и быть веселым, и обходиться без нытья насчет droewige vlaktes – скорбных равнин». Эх, был бы он сейчас здесь, в Кальвинии, на Керкстраат, уж она бы ему показала, что такое настоящая raas[134], показала бы, где раки зимуют: настроение у нее самое подходящее.

Гудок. Она оборачивается. Это Лукас, высунувшийся из окошка пикапа. «Skattie, hoe mompel jy dan nou?» – смеясь, кричит он: Да ты никак сама с собой разговаривать начала?

* * *

Больше она и кузен письмами не обмениваются. А скоро Джон с его проблемами и вовсе перестает занимать ее мысли. У нее появляются заботы поважнее. Клаус и Кэрол получают долгожданные визы, визы земли обетованной. Они начинают толково и сноровисто готовиться к переезду. И едва ли не первым делом привозят на ферму мать, которая жила с ними и которую Клаус тоже зовет «ма», даром что у него в Дюссельдорфе имеется мать настоящая и более чем здоровая.

Шестнадцать сотен километров, отделяющих ферму от Йоханнесбурга, они одолевают за двенадцать часов, поочередно садясь за руль BMW. Клаусу этот подвиг доставляет большое удовлетворение. И он, и Кэрол закончили водительские курсы повышенного уровня и получили свидетельства, это подтверждающие; они предвкушают езду по американским дорогам, которые намного лучше южноафриканских, хотя, конечно, и не так хороши, как немецкие Autobahnen.

Ма чувствует себя плохо: она, Марго, понимает это, только еще помогая старушке выбраться с заднего сиденья машины. Лицо ее отекло, дышит она прерывисто и жалуется на боль в ногах. В конечном счете, говорит Кэрол, во всем виновато сердце: она побывала в Йоханнесбурге у специалиста и получила новый набор таблеток, которые следует принимать три раза в день, неукоснительно.

Клаус и Кэрол проводят на ферме ночь и возвращаются в город. «Как только ма станет получше, приезжай с ней и Лукасом в Америку, погостить, – говорит Кэрол. – С авиабилетами мы вам поможем». Клаус обнимает ее и целует в обе щеки («Так оно выходит сердечнее»). С Лукасом он обменивается рукопожатиями.

Лукас свояка на дух не переносит. Чтобы Лукас да поехал в Америку погостить у него – немыслимое дело. Что до Клауса, тот никогда не упускает возможности сообщить свое мнение о Южной Африке. «Прекрасная страна, – говорит он, – прекрасные ландшафты, богатые ресурсы, но много, очень много проблем. Как вам удастся их разрешить, я не понимаю. По моему мнению, прежде, чем здесь что-то улучшится, произойдут серьезные ухудшения. Но это всего лишь мое мнение».

Надо было плюнуть ему в рожу, да вот не плюнула.

Оставаться на ферме одной – в будние дни, когда она и Лукас уезжают, – мать не может, об этом и думать нечего. И она договаривается в отеле о том, чтобы в ее комнатушку поставили вторую кровать. Неудобство, конечно, она лишается возможности уединиться, однако другого выбора нет. Приходится также оплачивать отелю полное питание матери, хотя ест мама не больше птички.

Идет вторая неделя нового режима их жизни, когда одна из гостиничных уборщиц находит мать лежащей на кушетке в пустом вестибюле – без сознания и с синюшным лицом. «Скорая» отвозит ее в окружную больницу, там мать приводят в чувство. Дежурный врач только головой качает. Пульс очень слабый, больной должен как можно скорее заняться хороший специалист, а в Кальвинии таких нет; в Апингтоне с этим получше, но, конечно, предпочтительнее всего Кейптаун.

А еще через час она, Марго, запирает свой кабинетик и едет в Кейптаун, сидя в тесном салоне «скорой помощи» и держа мать за руку. Их сопровождает молоденькая медицинская сестра, мулатка по имени Алетта, от чистенькой, накрахмаленной униформы и жизнерадостного настроения которой на душе у Марго становится немного спокойнее.

Алетта, как вскоре выясняется, родилась неподалеку отсюда, в Вуппертале, что в Седербергских горах. В Кейптаун она ездила уже столько раз, что и со счета сбилась. Да вот всего на прошлой неделе им пришлось везти в больницу «Гроте Схур» мужчину из Лорисфонтейна, а с ним, в холодильнике, три пальца, которые ему отхватила ленточная пила.

– С вашей матерью все обойдется, – говорит Алетта. – «Гроте Схур» – все самое лучшее.

В Клэнуильямсе они останавливаются для заправки. Водитель «скорой» – он еще моложе Алетты – приносит термос с кофе. И предлагает ей, Марго, чашку, она отказывается.

– Я больше не пью кофе, – говорит она (вранье), – у меня от него бессонница.

Ей хотелось бы угостить их обоих кофе в кафе, хотелось бы посидеть с ними за столиком – по-дружески, как нормальные люди, – но ведь такой шум поднимется. «Господи, поскорее бы настало время, – молча молится она, – когда весь этот идиотский апартеид похоронят и забудут».

Они снова занимают свои места в «скорой». Мать спит. Цвет лица стал у нее получше, и дышит она под кислородной маской ровнее.

– Я просто обязана сказать вам, как я благодарна за то, что вы и Иоганн делаете для нас, – говорит она Алетте.

Алетта улыбается дружелюбнейшим образом, без тени иронии. Марго надеется, что слова ее будут поняты в самом широком их смысле, именно в том, который ей стыдно высказать вслух: Я просто обязана сказать вам, как я благодарна за то, что вы и ваш коллега делаете для старой белой женщины и ее дочери, для двух чужаков, от которых вы никогда ничего хорошего не видели, которые, напротив, приложили руку к унижениям, переносимым вами на вашей родине день за днем, день за днем. Я благодарна вам за урок, преподанный мне вашими поступками, в которых я вижу одну лишь человеческую доброту, – и более всего вашей прелестной улыбкой.

До Кейптауна они добираются в вечерний час пик. Строго говоря, спешить им особенно некуда, тем не менее Иоганн включает сирену и невозмутимо пролагает своей «скорой» путь сквозь толчею машин. Как только они добираются до больницы, мать переносят на каталку и везут в отделение неотложной помощи, она поспешает следом. А