Настроение Гитлера вдруг, как часто бывало, резко изменилось, и он стал призывать промышленников оценить ситуацию как можно объективнее. Показалось, что он наконец решил услышать всю неприглядную правду, словно устал от утаиваний, фальшивого оптимизма и подобострастной лжи. Он сам так подвел итоги совещания: «По моему мнению, заводы по производству горючего, синтетического каучука и азота имеют важнейшее значение для дальнейшего ведения войны, поскольку стратегические материалы для вооружения производятся на небольшом количестве предприятий».

Если в начале совещания Гитлер выглядел вялым и рассеянным, то сейчас он производил впечатление человека трезво мыслящего и чрезвычайно дальновидного. Беда только в том, что через несколько месяцев, когда катастрофа уже произошла, он больше не желал вникать в происходящее. А вот Геринг – не успели мы выйти в холл – обвинил нас в том, что мы обеспокоили Гитлера своими беспричинными тревогами и пессимистической ерундой.

Подъехали автомобили. Гости Гитлера отправились в ресторан «Берхтесгаденер-Хоф», поскольку во время деловых встреч Гитлер не считал себя обязанным играть роль гостеприимного хозяина. Как только участники совещания уехали, из комнат верхнего этажа в вестибюль потянулись приближенные. Через несколько минут ожидания Гитлер появился уже в шляпе, черном плаще и с тростью. Предстояла ежедневная прогулка к чайному домику. Там нам подали кофе с пирожными. В камине потрескивали дрова, мы болтали о пустяках. Гитлер расслабился, приободрился, и стало ясно, как сильно он нуждается в непринужденном общении с близкими ему людьми. И со мной он даже словом не обмолвился о нависшей над нами опасности.

28—29 мая, через шестнадцать дней лихорадочных восстановительных работ, когда мы как раз достигли прежнего уровня производства, 15-я воздушная армия США нанесла второй бомбовый удар. На этот раз всего четыреста бомбардировщиков сбросили вдвое больше бомб, чем во время первого налета, на основные нефтеперегонные заводы в Плоешти, в Румынии, и выпуск горючего сократился наполовину[241]. Всего через пять дней полностью подтвердился мрачный прогноз, данный нами в Оберзальцберге, а голословные утверждения Геринга были опровергнуты. Впоследствии по отдельным замечаниям Гитлера можно было предположить, что Геринг еще ниже упал в его глазах.

Я немедленно воспользовался ослаблением позиций Геринга не только ради решения практических задач; я хотел отплатить ему за вероломное поведение во время моей болезни. Поскольку мы добились значительных успехов в производстве истребителей, у меня были все основания предложить Гитлеру подчинить моему министерству и авиазаводы[242]. 4 июня я попросил Гитлера, все еще руководившего военными действиями из Оберзальцберга, «повлиять на рейхсмаршала и добиться, чтобы решение о переводе авиазаводов в ведение моего министерства исходило от него самого».

Гитлер не стал возражать. Более того, он понял, что моя маленькая хитрость даст возможность Герингу сохранить лицо, и решительно заявил: «Производство самолетов следует подчинить вашему министерству; это даже не обсуждается. Я немедленно вызову рейхсмаршала и сообщу ему о моих намерениях. Детали переподчинения вы обговорите с ним».

Всего несколько месяцев назад Гитлер сделал бы все возможное, лишь бы избежать открытого столкновения со старым соратником. Например, чтобы обсудить какие-то незначительные неприятные вопросы, о которых я давно забыл, он послал меня в отдаленную Роминтенскую пустошь. Геринг, должно быть, догадался, что я приехал не по собственной воле, ибо, как никогда прежде, обращался со мной как с почетным гостем: приказал запрячь в экипаж лошадей и часами катал меня по огромному заповеднику. Причем болтал он без умолку, не давая мне вставить ни слова, и я вернулся к Гитлеру, так и не выполнив поручение. Правда, Гитлер слишком хорошо знал Геринга и даже посочувствовал мне.

На сей раз Геринг не уклонился от обсуждения спорной ситуации. Наш разговор состоялся в личном кабинете его дома в Оберзальцберге. Гитлер уже предупредил, о чем пойдет речь, и Геринг горько жаловался на непоследовательность шефа. По его словам, всего две недели назад Гитлер хотел вывести из-под моего контроля строительные организации. Вопрос уже был решен, но после краткого разговора со мной все договоренности были нарушены. И так всегда. К несчастью, фюрер слишком часто меняет свои решения. Разумеется, если такова воля фюрера, мрачно заключил Геринг, он передаст в мое ведение авиапромышленность, хотя еще совсем недавно Гитлер полагал, что у меня и так слишком много работы.

Несмотря на то что я давно замечал резкие колебания в отношении ко мне фюрера – то я был в фаворе, то впадал в немилость – и считал их опасными для своего будущего, должен признать, что видел некую высшую справедливость в том, что наши с Герингом роли переменились. С другой стороны, я вовсе не стремился унизить Геринга публично. Я не стал готовить проект указа для Гитлера, а предложил Герингу лично передать авиапромышленность под контроль моего министерства, и он издал соответствующий приказ[243].

Усилия, приложенные мной для максимально эффективной работы авиазаводов, практически были сведены на нет вражеской авиацией. Мне было отпущено всего две недели, в течение которых авиация противника занималась в основном поддержкой вторжения во Франции, а затем начались новые авианалеты, и многие наши заводы по производству горючего были разрушены, а уцелевшие после 22 июня предприятия могли выпускать лишь одну десятую обычного количества авиационного горючего: шестьсот тридцать две тонны ежедневно. Затем бомбардировки стали менее интенсивными, и 17 июля мы снова начали производить две тысячи триста семь тонн, то есть 40 процентов от прежнего количества. Однако 21 июля, всего через четыре дня, ежедневный выпуск горючего упал до ста двадцати тонн, то есть фактически прекратился. 98 процентов заводов, производивших авиационное горючее, были выведены из строя.