Он отложил нож. Жирные пальцы взяли телефон, и на пыльном экране появились овальные отпечатки.

— Предъявить хочешь? — спросил он разгорающимся голосом. — Это ты зря. Я твоих дел не касаюсь. Иди вон к следователю и там исповедуйся. А лучше исчезни. Беги, Кирюша! Даю тебе последний шанс. Они там с тобой церемохаться не будут. Ты нюх потерял или не замечаешь, что вокруг творится? На хер ты им живой не упёрся!

Он поймал волну и спешил сбросить с себя ту позорную скованность, что овладела им в первые минуты. Мои претензии оказались мелки и предсказуемы, и он успокоился, обмяк, вытер рот салфеткой и оставил на ней красноватый след. Он дёрнулся, чтобы встать, но глушитель упёрся ему в колено.

— Цы-цы-цы, Анатолий Петрович, — покачал я головой. — Давай без резкости. Ранения в живот самые болезненные. Да ты в курсе.

Лицо его потемнело, и запах стал опасным. Направленный на него ствол был лишь зубочисткой, которой я пытался напугать медведя.

— А ты совсем одичал, Шелехов, — проговорил он почти обычным голосом, лишь лёгкая дрожь выдавала его ярость. — Чего ты хочешь? Извинений, что ли? Компенсации? А я тебе повторяю: не время сейчас, так что исчезни давай. Сам видишь, что происходит.

— И что происходит? Ну-ка, расскажи мне, ради чего ты там с телека сплотиться призываешь?

Эти слова были хуже наставленного пистолета: его челюсть, как ковш, съехала вбок, и он проговорил с расстановкой:

— Идёт, Кирюша, борьба за будущее России. Она больше чем ты и чем я. Там гибнут наши пацаны и гибнут за правое дело, а ты тут сидишь и ноешь, что с тобой невежливо обошлись. Чего тебе надо? Денег? Хочешь дам тебе денег?

Его рука дёрнулась: по старой привычки он таскал в брюках пухлый бумажник, всегда набитый деньгами. Я остановил его:

— Сиди спокойно, а то у меня тоже нервы. Ты бы поглядел всё же запись, может, и дело-то не такое уж правое. Склады с сырьём для грязной бомбы, что всё лето крутили по телеку, были сняты Эдуардом Самушкином в зоне ещё до начала боевых действий. За это его, похоже, и казнили. Отсюда следуют два вывода: я его не убивал — это раз. И никакой грязной бомбы у сарматов нет — это два.

Внезапно он затрясся от смеха:

— Да ты что, Кирюша? Бомбы нет? Так ты ради этого пришёл, нарядился вон как, пистолет раздобыл? Ты мне глаза хотел открыть? Так не надо было! Потому что это я Эдика туда послал, я! И запись эту он отправлял через связного мне! И я знаю, что находится в зоне и зачем. Знаю! Потому что зона моя, понял! А тебе там делать нехер было: меньше знаешь, лучше спишь. Я давал тебе шанс уйти, но ты сделал всё, чтобы даже я не смог тебе помочь.

Меня обдало волной его победоносного запаха. Он наслаждался моим ошеломлением.

— Ты Эдика на дух не переносил, — проговорил я, давая себе возможность собраться с мыслями. — Зачем ты его туда отправил?

— Затем и отправил, что не жалко. Пацаны ещё прошлой осенью говорили, что в зоне началась подозрительная деятельность, а ты знаешь, она для меня что мать родная. Тракторы там какие-то завезли, машины хитрые. Я думал, ватага мародёрская в обход нас с «Росатомом» договорилась. Стали справки наводить, ничего: везде грифы, документы ДСП, тишина, менты ничего не знаю, вояки молчат. А тут ещё серьёзные люди просят нас ветку на Полевской восстановить, предлагают за это большие преференции и уфалейские отвалы в будущем. Это потом выяснилось, что дорогу к Полевскому на нас повесили просто для прикрытия, чтобы когда пойдёт груз, все думали на «Чезар»: ну, мало ли что мы там из зоны вывозим? Альберт в общих чертах знал, ну, или догадывался, но мне не говорил: и правильно, о таком не болтают. Оттого у меня сложилась превратная картина: под Мауком строят что-то, а что — неясно. Вот и решили разведать. Я же думал там какие-то чёрные копатели обосновались.

— И ты этого дебила на разведку послал?

— А кого кидать было? Своих? А если попадутся? «Чезару» так подставляться нельзя, мы же властям верим и сотрудничаем. А этот деятель за бюджет готов был к чёрту в пасть лезть. Ему деньги на переезд нужны были. С бабой он своей куда-то собрался.

— Что-то совсем ты, Анатолий Петрович, зарвался. Раскололи бы его, и вывел бы он на тебя.

— Так он и так вывел, и что? Живу же. Чего ты, Кирюша, обижаешься? Что с тобой не посоветовались? Так радуйся, дурак, что такого фортеля избежал. А я мог тебя послать, а ты бы и побежал, да?

— То есть ты его туда отправил, а потом в расход пустил? Да ещё меня убийцей выставил?

— Да не я! Не я! — заревел он. — У меня бы он молчал. Он нашему связному успел запись переслать, я когда её увидел, велел тут же всё удалять и на дно. Но он попался охране, разболтал про запись, и пошёл сигнал на самый верх. Пришлось им всё отдавать, чтобы они хвосты подчистили: вот они и напридумывали там про склады под Жезказганом. Я бы сам всё тихо решил. Хотел накинуть ему сверху за молчание и отправить в Краснодар пузо греть: у нас там люди надёжные, присмотрели бы. Но сигнал-то пошёл. Мне звоночек был, чтобы я в эти дела не тесался, я и отпустил вожжи, повинился. Потом его грохнули, потом ты сбежал. Мы после этого с Альбертом всё прояснили: я рассказал ему, что сам Эдика в зону посылал, что недопонимание вышло. Он тоже хорош: не всё мне докладывал. Но мы поговорили, поняли друг друга, он с администрацией решил вопросы. В общем, замяли.

— Замяли? Нахрен вы его убили? Он же трус был. Никуда бы он с этим не пошёл.

— Ты глухой, Шелехов? Не мы это! Мы его как облупленного знали. Но там, — он кивнул наверх, — решили перестраховаться, инсценировать гибель от радиации. У меня только такая версия. Но это потом мы узнали! Я же сначала тоже на дягилевских думал, ну, так Самушкин сам виноват: если он на двух стульях сидел, какое