тысячу. Впрочем, это немного. Когда-нибудь человеку придётся отказаться от культа воинственности и найти другой источник развития, кроме вечного самоистребления. Если же ему этого не удастся, он сгорит в мировом пожаре, освободив путь другим видам, которые рано или поздно поймут то, чего не смогли понять мы. Может быть, это будут осьминоги.

Рыкованов сидел смирно, опустив плечи. Отяжелевший, неуклюжий медведь. Мне стало жаль его. Я встал и сказал:

— Я знаю, что в тебе есть и любовь. Ты бы, наверное, очень любил своих дочерей.

Он посмотрел на меня гневно, но я продолжил:

— Я всегда сочувствовал тебе. Я был твоим сыном, но ты не замечал этого. Ты слишком зациклился на том, чего не вернуть. Ты не замечал, что у тебя целый город детей, которые смотрят на тебя с надеждой. Каждый челябинец! А ты их не видел. Ты их не любил. Ты травил их смогом, чтобы увеличить прибыль по EBIDTA, загонял в мясорубку чужих амбиций, списывал за ненадобностью. Ты мог бы построить хороший город, а предпочёл строить руины. Так ты заполнял пустоту внутри себя.

Он мрачно проговорил:

— А чем заполнял её ты?

Я не ответил, продвигаясь к двери.

— Уезжай, Шелехов, — услышал я в спину. — Не рискуй.

Я замер на самом пороге:

— Я останусь. И буду смотреть за тобой. И дочери твои тоже. Они давно смотрят. Не забывай об этом. Они смотрят за тобой и когда-нибудь спросят, что хорошего ты сделал для мёртвых и для живых.

Я кинул на него последний взгляд. Он сидел неподвижный, глядя на свои тёмные ладони, изрезанные линиями судьбы.

* * *

Был последний тёплый день осени — воскресенье, 29 сентября. После янтарных выходных прогноз обещал, что к понедельнику город посинеет от заморозков и первого снегопада, поэтому интуиция сказала мне пробовать именно сегодня, когда люди возвращаются из поездок, с дач, от друзей.

Я стоял во дворе дома на улице Сталеваров, но не того, где пару недель назад расстался с Рыковановым. Это был дом Кэрол: жёлтый, облезлый, трёхэтажный, с тесным запущенным двором, недалеко от дворца культуры «Чезар». Машины парковались вплотную к стенам дома на узком тротуаре, а люди ходили по проезду. На другой его стороне росли лохматые желтеющие яблони. Здесь было тесно, как в Средневековье, и также безысходно.

Было полдесятого вечера. Я приехал поздно, чтобы застать её наверняка. Окно второго этажа светилось узором фигурной решётки. Я не мог избавиться от тревоги, словно сильно рискую. Я действительно рисковал, появившись в городе, где меня могли узнать люди Рыкованова, но не этот риск меня пугал. Я чувствовал, что бросаю вызов всей своей биографии, ломаю её через колено, пускаю по новому руслу. Может быть, я ломаю и её жизнь тоже?

Чего я хотел от Кэрол? Я не знал. Мы не виделись больше двух месяцев с того дня, когда я высадил их с Лисом у этого подъезда, а прощание получилось скомканным. Я не смог дозвониться до неё: похоже, она окончательно сменила номер. Но мысль увидеть её искушала меня все эти дни.

Я замер перед подъездом, как школьник, глядя на светящее окно и пытаясь представить, что она делает. Может быть, сидит на кухне, склонившись над лампой, и переписывает лекцию? Или у них с отцом поздний ужин? Чёрт, её отец… Я как-то забыл про него, а мне придётся объясниться и с ним. В иерархии «Чезара» я был намного выше, но в её семейном пантеоне он играл роль верховного бога, и я понятия не имел, как оправдать своё появление.

Я потерял кураж и стал противен самому себе. Странное чувство и очень молодое, незрелое, и на его фоне я кажусь почти стариком. Что её отец думает обо мне, мы ведь почти ровесники? И что он посоветует своей своенравной дочери?

Ладно, Шелехов, иди. Двигай ногами по ступеням. Твоя задача — встретиться с ней взглядом. Либо ты увидишь мост, либо пропасть, но и то, и другое нужно принять достойно.

Я дошёл до двери и постучал. Щёлкнул замок, дверь зашаталась, но приоткрылась лишь на длину цепочки. На меня посмотрел тревожный глаз Павла Османцева. Я помнил о его сердечной болезни и расстройстве нервов и постарался сразу всё объяснить, но он долго не мог взять в толк, что я пришёл по личному делу.

Его голову занимал другой вопрос. В службе главного энергетика обнаружили пропажу большого количества кабеля, и Османцев проходил по этому делу как один из подозреваемых, что ввергало его в отчаяние. Пока мы шли на кухню, он никак не мог сосредоточиться на вопросах о Кэрол и объяснял вздрагивающим голосом, что делал всё как обычно, что кабели были переданы подрядчику и документы завизировал главный энергетик. Он сам не понимал, как так вышло.

— Я больше не работаю на «Чезаре», — сказал я, и лишь тогда он стал медленно возвращаться в реальность. — Вы не слышали?

Он что-то слышал, но люди всякое говорят, так что слухам он не верил, да и Кэрол говорила…

— Что говорила?

— Говорила, вы вроде неплохой человек. Я не знаю, я в эти дела не лезу.

— Где же она?

Он замялся. Я нервничал и, вероятно, поэтому мой голос звенел стальными нотками, что напугало Османцева. Я сбавил тон:

— Павел, я тут как частное лицо. Мне бы просто поговорить с ней. Это никак не связано с «Чезаром». Я не могу до неё дозвониться.

— А… — кивнул он своей дынной головой. — Я тоже не могу.

Кэрол бросила институт и несколько дней назад уехала. Одна? Нет, не одна: у неё есть друг, но не Елисей, какой-то другой, Османцев его раньше не видел. Они вместе учились и вместе бросили.

— Я ей говорю: ты хоть академ оформи, дурёха, — причитал он. — Ну, куда она потом без диплома? А что я могу поделать? Она меня не слушает. Втемяшила себе в голову, что никакой Орды нет, говорит, в Казахстан поеду жить. Ну, в какой Казахстан? Там людей пытают, убивают. Им, молодым, пропаганда мозги пудрит, а они верят всему. Я с ней строго говорил. Я говорил: пока