– А что супруга моя? – уязвленно взвился кривоногий любовник.

– Да ничего, – Марта лениво отмахнулась, – Я ж говорю – может! Ты бы вот как-нибудь проверил ее – так и узнал бы.

– А и проверю! – вскочив на ноги, синьор Франдолини принялся поспешно одеваться. – Вот сейчас заявлюсь и… И вдруг?

– Кролик мой, и что ты тогда сделаешь-то? – захохотала, колыхаясь тучными боками, булочница.

– Я? – Амедео совсем уже разорался. – Да я ее… я их… я…

– На себя-то вначале посмотри, кролик. Сам-то грешишь… почему ж супруга твоя не может?

– Но я же мужчина!

– А я – женщина. И что – ты теперь ко мне не придешь? Не пускать тебе, что ли?

– Да что ты такое говоришь-то, Марта!

С возмущением выкрикнув, синьор Франдолини неожиданно для себя задумался. Не то чтоб он и раньше не размышлял иногда на подобные темы, все ж был далеко не так глуп, как некоторым почему-то казалось, но… но как-то не до конца мысли свои додумывал; не до конца и, прямо сказать, однобоко – с одной точки зрения, с мужской. А булочница его ненаглядная вон как все повернула – попробуй теперь отгони всякие разные лезущие в голову мысли. Вдруг и вправду изменяет с кем-то некрасивая родная супружница, наставляет, змея подколодная, рога? Не-ет, это дело просто так оставлять не надо. Последить! В крайнем случае приказать проследить слугам… Да. Слугам – почему бы и нет-то? Кстати, он же уже поручил этому шкодливому чертенку Кьезо глаз с гостей не спускать! Вот пусть и смотрит. Впрочем, и самому не худо б взглянуть… вот прямо сейчас хотя бы – для измены-то у жены как раз момент подходящий! Ну, змеища… Неужто и впрямь изменяет?

На просторной паперти церкви Санта Мария ин Трастевере шумно толпились нищие. Самые разные – калеки (истинные, а большей частью мнимые), покрытые страшными (часто умело нарисованными) язвами и кровавыми струпьями больные, женщины с распущенными грязными волосами и сопливыми детьми, сгорбленные, с клюками, старики, какие-то подозрительного вида бродяги, вроде бы как слепые, но Марко своими глазами увидел, как один их таких «слепых» ловко метнул камень в неосторожно приблизившегося голубя. Бросок оказался удачным – глупая птица тут же угодила в котомку плотоядно ухмыльнувшегося нищего. Вот так слепец! За такими глаз да глаз нужен…

– Эй, Матрос, Кьезо, не пускали бы вы на паперть детей.

– Да мы и так не пускаем, – лениво отмахнулся юный слуга. – Вон они, у фонтана плещутся.

– Так смотрите, чтоб не захлебнулись, – покачав головой, юноша кивнул на распахнутые церковные двери. – Пойду, помолюсь… А вы?

– А мы вчера молились.

– Ну, как знаете.

Больше не настаивая, молодой человек снял с головы берет и решительно зашагал в церковь. Богатое убранство храма поразило и его, хотя за свою пусть еще и не такую долгую жизнь юноше приходилось видеть церкви и побогаче – в той же Болонье или Флоренции. Но здесь дело было не только в богатстве – интерьер храма оказался настолько изысканным, что сам по себе вызвал нешуточное почтение и благоговейный трепет. Прекраснейшие мозаики в византийском – золото на голубом и сиреневом – стиле изображали евангелистов, Деву Марию, Иисуса Христа в образе Святого агнца и его паству.

Поправив на шее ладанку с волосом Святой Девы, Марко упал на колени и принялся истово молиться, прося у Господа прощения за все, может быть, совершенное зло, поддержки во всех добрых делах и… и новой встречи с юной прекрасной девой!

Впрочем, юноша тут же и устыдился всей необдуманности своего поступка, всей его непостижимой наглости:

– Господи Иисусе, прости меня, грешника, что ж я все за себя-то прошу? Прошу за нее! Сделай так, что б эта девушка, эта милая Аньез, была счастлива… и любима… Пусть даже так!

Марко молился долго, а потом еще хотел было дождаться проповеди, да вспомнил о слугах с детьми – надо было бы их предупредить, да только вот как-то неприлично взять и просто так выйти из божьего храма ради каких-то своих дел, выйти и сразу вернуться обратно. Тогда уж лучше прийти сюда еще раз, скажем – к вечерне, а уж тогда, после службы и поговорить со священником. Да, так будет гораздо лучше.

Еще раз поклонившись, молодой человек неспешно покинул храм и, выйдя на улицу, еще раз сотворил молитву.

– О, вот он – ты! – выбежавший из-за кустов Кьезо тут же подскочил к толмачу. – А мы ждем. Пора бы уж и идти, да и малыши капризничают.

– Да-а-а, – дружным хором заныли-закричали дети. – Мы домой хотим. К маме.

– Ну, идемте тогда, – оглянувшись вокруг, сконфуженно промолвил Марко. – Коль уж вы все меня ждете. Кстати, Кьезо, давно тебя хотел спросить, не знаешь ли ты, чей это герб – золотая чаша на лазоревом фоне?

– Золотая чаша?!! – вздрогнув, мальчишка опустил глаза. – Да нет, не знаю. Но, если ты хочешь, я могу спросить. Правда, зачем это тебе? Рыцарь Золотой Чаши твой друг? Родственник?

– Да нет, просто один знакомый. Мой, и моего си… В общем, наш. Так узнаешь?

Марко давно уже собирался спросить о том надменном рыцаре, по сути, похитившем милую Аньез и ее брата. Кажется, этот рыцарь называл их своими племянниками? Вот так дядюшка, да-а-а… И Кьезо как-то странно реагирует – не поймешь, то ли всерьез собрался помочь, то ли так, отговорился. Ну, коли уж на то пошло, о владельце герба с золотой чашей можно и в другом месте спросить, хоть в той же церкви.

О, как уязвленно чувствовал себя синьор Амедео Франдолини! Какой яростью пылало его сердце, какие мысли роились в его лысой башке – одна другой гнуснее. Он то представлял свою супругу в объятиях похотливого сатира из срамных языческих басен, то этот сатир вдруг обращался в заблудшего пьяницу мастерового, а то – соседа-зеленщика, человека благонравного и тихого… но ведь не зря говорят, что в тихом омуте черти водятся!

Пылая праведным гневом, кривоногий скобянщик уже хотел было ворваться в дом бешеным всесокрушающим ураганом, выхватить узкий кинжал и, поразив в лживое сердце алчного похотливца, благородно простить изменницу-супругу. Простить, но и наказать – а как же без этого?

В синем, с кучерявыми облачками-овечками, небе ярко сверкало солнце. Чем ближе синьор Амедео подходил к своему дому, тем почему-то меньше терзался гневом, и даже начал задумываться – а вдруг да жена изменяет ему с кем-нибудь из постояльцев? И правда, чего далеко-то ходить? Может, как раз сейчас, пользуясь отсутствием законного супруга, полюбовнички лобызаются на широком хозяйском ложе… или даже в лавке, на старом сундуке! Мхх!!! Кто, интересно? Их старший, Паоло? Мужик, конечно, весьма импозантный, уверенный в себе, молодой, сильный, почему б с таким и не… Правда, польстится ли он на Франческу, у которой даже груди нет? Амедео б точно не польстился. Не-ет, тут, скорее, не мужики, а… а тот смазливый юнец, Марко! Говорит, в Болонье учился? А ведь всем ясно – в университетах ничему доброму не научат, а вот всякому похабству – пожалуйста! Недаром ведь всех студентов считают страшными грешниками, от излишней учености – один вред да зазнайство.