— Да с чего бы это? — усмехнулся обер-прокурор. — Или вы, сударь, еще не успели мужиками обрасти? Обрастете, и вас затрясу.

— Остерман ненавистен мне, — признался Эйхлер. — Знали бы вы, как он ужасен в жадности: копит, копит, копит…

— Дам совет: обворуй его и беги! Эйхлер отступил на шаг, и нестерпимо брызнули искрами бриллианты на пряжках его нарядных башмаков.

— Напрасно, — сказал Эйхлер печально, — вы со мною так разговариваете. Ведь я могу быть вашим конфидентом… Сиречь — тайным сообщником в делах опасных.

— В конфидентах не нуждаюсь, — ответил Маслов. — Мои конфиденты — суть простонародие российско!..

Бирен сегодня прихворнул и не вставал с постели, когда вошел Штрубе де Пирмон (секретарь графа) и доложил, что явился действительный статский советник Маслов… Допустить ли его?

— Маслова, — ответил Бирен, — всегда допускать до моей особы беспрепятственно, ибо он Остермана, как и я, терпеть не может.

Выслушивая обер-прокурора о нуждах мужицких и кознях Кабинета, Бирен фантазировал. Ему нравилось, что он нашел средь русских человека не знатного, но лобастого. Маслов все время стучит, стучит, стучит… Стучит по истукану Остерману, чтобы, раскачав, повалить и расколоть его вдребезги. Именно того же издавна желал и сам Бирен…

— Ну хорошо, — сказал граф, не дослушав. — Мужики и доимки — это все… трутти-фрутти (пустяки)! Но суть-то обид ваших, я чаю, заключена в одном человеке, имени которого мы с вами произносить не станем, ибо он — подл и коварен!

— Верно! — ответил Маслов графу. — Но этот человек забрал такую силу в Кабинете, что стоит ли впредь называть нам Кабинет Кабинетом ея величества? Не лучше ли сразу назвать его Кабинетом того человека, имени которого мы произносить не станем?..

Бирен глянул на Маслова из-под вороха жарких одеял. В спальне не было окон, и, чуть потрескивая, горели свечи в жирандолях.

— Мой друг, — сладко зевнул Бирен, — вашу доверенность к своей особе я испытал не однажды. Скажите, чего вы желаете от меня? Золота? Много ли?

— Слава богу, я сыт, — отвечал Маслов.

— Именье? — спросил Бирен, сбросив колпак с головы.

— Володею усадьбою по жене.

И вдруг Бирен вскочил — босой, в одном исподнем.

— Слушай! — крикнул. — Уж не обманываешь ли ты меня?

— Нет.

Граф вернулся в постель, с головой укрылся одеялами, и долго было тихо в опочивальне. Бирен открыл лицо — рассмеялся.

— Я придумал, — сказал он. — С сего дня ты будешь иметь доступ к ея величеству. И все, что говоришь мне, отныне можешь говорить лично императрице. А более мне мужиками не докучай…

После Маслова явился к фавориту барон Кейзерлинг.

— Допускать тоже всегда? — спросил де Пирмон.

— Не всегда… Но иногда можно.

— Ну, добрый Кейзерлинг, с чем ты пришел? Кейзерлинг сел в изголовье постели графа:

— Вы негодяи… все! С тем я и пришел к вам.

— Побойся бога, — ответил Бирен. — Ты же не безбожник.

— Но я умнее безбожников и хорошо умею благодарить за дружбу, не в пример графу Бирену, который ныне, в чине обер-камергера, лежит передо мной в постели, повернувшись сиятельным задом…

Бирен с хохотом подпрыгнул на подушках:

— Вынь камень из-за пазухи… Что тебе надо? Кейзерлинг расшаркался в шутовском поклоне.

— Ваша светлость, — дерзил он нагло, — наверное, еще не забыли, сколько пришлось вам вытерпеть на Митаве от гордого курляндского рыцарства?

— О, помню, помню.

— И кто тогда, презрев условности, не пренебрег вашей дружбой? Мне кажется, этого человека звали бароном Карлом Генрихом Кейзерлингом?

— Сядь! — велел Бирен. — Сядь и не паясничай… Кейзерлинг открыл табакерку, чтобы нюхнуть табачку, а на закопченной ее крышке был выцарапан план разговора:

1. Слегка пошутить.

2. Вызвать гнев.

3. Закончить дело.

Он уже пошутил как мог, теперь осталось вызвать гнев. Это было совсем не трудно. Кейзерлинг напомнил Бирену, как однажды в ратуше его присудили за долги к битью по щекам, и при всем народе каждый рыцарь подходил и давал ему оплеуху…

— Замолчи! — крикнул Бирен, вспыхивая. Тихо щелкнув, табакерка закрылась…

— Конечно, — сказал Кейзерлинг, добродушничая, — теперь не мешало бы с высоты величия и плюнуть в митавский котел, где варят свой тощий суп угрюмые рыцари…

Впрочем, вот послушайте, граф! Ведь вам можно по праву считаться рыцарем нашего курляндского ордена… Законно!

— Конечно, — скромно согласился Бирен. — Я напомню тебе: мой отец был корнетом, потом лесничим, мой дядя умер комендантом в Могилеве, а дед… ну, правда: дед был конюхом при Иакове!

— У вас, — ответил Кейзерлинг, — есть основания быть причисленным к древнейшему из родов в Европе… В королевстве Франции издавна славен знатный род Биронов. Недавно я сверился по книгам. И вот вам результат: один из этого рода пропал куда-то, обремененный долгами и нежными любовницами…

— Как пропал? — ошалело спросил Бирен.

— Пропадают всегда одинаково: выходят из дома, но обратно в него уже не входят… Так было и с вашим предком!

— Ага! — задумался Бирен.

— Потом имя Биронов услышали дремучие леса Курляндии, но исказили произношение. Стало — Бирен!

— Я тебя понял.

— Боюсь, что не совсем… Но лучшего пока и не придумать. Фамилия почти не требует изменений. Лишь вместо «Бирен» надобно говорить так: «Бирон»… Вот и все!

— Молчи, — испугался Бирен. — Пока ни звука об этом. Но я запомню о твоей услуге. И отблагодарю… Чего ты хочешь?

— О, сущих пустяков! Хочу стать президентом Академии наук.

— Ты с ума сошел! Там же — Блументрост.

— Вот именно, что там его давно уж нету. Делами всеми заправляет Шумахер, вызывающий массу нареканий.

— Погоди, — сказал Бирен. — Не все сразу…

В потемках царского дворца случилось быть неприятностям…

Фрейлина императрицы Фекла Тротта фон Трейден пробиралась как-то до своих комнат — со стороны кухонь — со свечкой в руках. Время было позднее. Вдруг на нее выскочил из темноты какой-то офицер, потащил девицу в закут под лестницей, где и стал ее насиловать.

На крик бедной девицы сбежались солдаты из караула… Граф Бирен, узнав об этом случае, пришел в бешенство:

— Кто этот негодяй?

— Этот негодяй, — ответили ему, — убийца известный. В чинах прусских он прибыл из Берлина, а зовут его полным именем так: Людольф Август фон Бисмарк…