— В цепи его! — велел Бирен. — В крепость… на хлеб и на воду. Растерзать! Он обесчестил славный род Тратта фон Трейден.

Андрей Иванович Ушаков сам занимался этим делом.

— Ну, полковник, — сказал он Бисмарку, — ты в темноте дворца царского на всю жизнь ошибся… Белено мне тебя на сто кусков порвать и каждый кусок отдельно собакам бросить.

— За что такая лютость? — ужаснулся Бисмарк. — Эта девка постоянно крутилась при кухнях, снимая с котлов жирные пенки, и я принял ее за простую кухарку.

— Увы, — ответил Ушаков, — это не кухарка, а родная сестра сиятельной графини Бирен… вот тебе и пенки! Молись богу, полковник. Пастора завтрева сыщем и приведем для покаяния…

Потом навалился на Бисмарка, заколотил в рот ему «испанский кляп». Щелкнула потаенная пружина, и груша кляпа механически раздвинулась во рту Бисмарка, даже глаза на лоб полезли, столь широк был кляп этот.

— Лежи тихо, — сказал Ушаков, а сам из крепости в Тайную канцелярию отправился. Было уже совсем поздно. Ушаков по опыту знал, что время ночное всегда способствует слабости человеческой: днем с огня человек того не покажет, что ночью выдаст. Ночью его удобнее на слове проговорном уловить.

Шинель, до пят длинную, Андрей Иванович в сенях Канцелярии на руки Топильского (секретаря своего) сбросил, пожаловался:

— Старею… Вот и мерзнуть стал, Ванюшка.

— В пытошную пройдите, — отвечал Топильский. — Там как раз палачи огонь разводят… Тепло там — прямо сласть!

Пытошная — словно кузница, горят горны, а в них медленно зреют докрасна клещи, фукают мехи, нагнетая в жаровни воздух.

— Какие дела-то у нас на сей день? — спросил Ушаков.

— Парсунных дел мастера, живописцы — братья Никитины…

Инквизитор империи на бревне попрыгал, упругость дыбы проверяя. Велел палачам огонь держать — на случай, ежели запираться станут, и готовить пока плети… Очки нацепил и сказал:

— Учнем с божией милостию… Ввести первого пациента! Но тут ввалился, с ног падая, Ванька Топильский:

— Погоди с пациентом… гости жалуют!

А за ним, прямо в смрад пытошный, шагнула придворная дама. Ушаков даже ахнул… Это была сама Фекла Тротта фон Трейден!

— Если вы, — сказала она шепотом зловещим, — тронете полковника Бисмарка хоть пальцем, я найду способ, чтобы вас…

— Голубушка! — расцвел Ушаков. — Да с чего мне трепать-то его? Рази я молод не был? Все понимаю…

Проводив нежданную гостью, он Топильскому наказал:

— Ванька! Езжай скоряе в крепость да кляп гишпанский из глотки Бисмарка выдерни. И что ни попросит — давать. Вина не жалеть. Пусть жрет и пьет, каналья. Видать, судьба его иная…

Топильский кляп изо рта Бисмарка выдернул:

— Ну, полковник, в темноте дворца царского ошибся ты здорово и для судьбы своей полезно… Теперь, чую, быть тебе в фаворе великом. Ты и меня не забудь, в случае чего. Топильский я! Меня здесь кажинная собака знает… Ванька я!

* * *

Мчался по снегам русским роскошный поезд в сорок лакированных карет венских, на полозья от Киева ставленных. Сверкали зеркала и гербы пышные, скакали трубачи, оглашая печальным ревом леса и долины, впереди поезда гайдуки сшибали шапки с мужиков проезжих.

Словно сон, будто сказка, несся кортеж по дорогам, гонимый злодейкой-политикой в сторону столицы России. А позади поезда ехал офицер замыкающий и часто водку на «ямах» пил.

— Везем его высочество, — рассказывал, — принца Антона Ульриха Брауншвейгского, высоконареченного жениха принцессы нашей Анны Леопольдовны Мекленбургской. Дай-то бог, чтобы зачала принцесса нам царя хорошего, доброго и неглупого! Прощайте, люди, за хлеб-водку спасибо… Спешим мы от Вены самой, как бы не опоздать в Питер ко дню рождения императрицы Анны Иоанновны!..

Навзрыд рыдала в Петербурге, жениха поджидая, принцесса Анна Леопольдовна — девочка.

— Не хочу прынца, как кота в мешке, — говорила она тетке. — Граф Вратислав посулов надавал, а сам уехал… Где же парсуна прынца? Только дерево родословное Остерман тут нашивал да всем показывал. На што мне дерево? Может, урод какой едет?..

— Уймись, — утешала ее Анна Иоанновна. — Не только ларсуну, но скоро самого суженого зреть будешь в доме моем…

Бледный отрок, почти мальчик, сидел внутри большого шлафвагена. Перед ним — на ремнях — качалась походная печка. От раскаленной трубы часто загорался войлок на крыше, его тушили снегом и гнали лошадей дальше. Принц Антон сильно мерз, ничего не ел и был подавлен. Все случилось так неожиданно! Кто бы мог предугадать? А за окнами шлафвагена неслись — в свисте и вое — русские снега: бело, бело, бело… И так без конца! «Где страна? — раздумывал принц. — Где же сама Россия? Неужели вот этот безлюдный снег и есть то приданое, которое мне дают русские?..»

Петербург уже был готов Антона встретить. В январский морозный день еще с утра кареты придворных и дипломатов стали съезжаться к заставе. За Фонтанкой-рекой синели леса, уходили в лесную чащу следы мужицких саней, каркали вороны. Мадам Адеркас привезла и свою воспитанницу — Анну Леопольдовну, — Дитя мое, — наставляла она, — не кидайтесь принцу на шею. Сразу покажите ему свою холодность… Вот, кажется, едут!

Вывели жениха под руки из шлафвагена, совсем ослабевшего после дорожной качки. Глянула на него девочка и отвернулась:

— Обманули! Урод какой-то…

— Ваше высочество, — ответила ей Адеркас, — к чему расстраиваться? Принц Антон — не единственный мужчина на свете…

Свели их. Стоял перед Анной Леопольдовной сугорбый и нескладный тихоня. И носом шмыгал. А нос — красный. И глаза — красные.

— Скажите ему что-либо, — подсказала Адеркас.

— Каково доехали, прынц? — спросила девочка.

— Ва… ва… ва… — ответил принц и замолчал. Граф Бирен строго посмотрел на Остермана.

— Это твои конъюнктуры? — гаркнул и пошел к карете.

— Ничего, — сказал Остерман, оправдываясь. — Это пройдет… Смолоду кто из нас, господа, не заикался? Тем более любовное волнение свойственно в столь нежном возрасте. Мне думается, лучше оставить принца и принцессу наедине. А еще лучше завтра же посадить их за один стол, чтобы в учебе совместной родились чувства страстные…

Анна Иоанновна приняла жениха и невесту в полном парадном уборе, на престоле сидя, в руках — скипетр и держава.

— Ну, дети мои, — сказала радостно, — сегодня у меня праздник великий: вижу грядущее счастье России в единенье вашем… Будьте же дружны и ласковы, стремитесь войти в лет совершенство, дабы, в брачный возраст придя, навеки супружески сопрягтись!

А день был как раз днем ее рождения. По закону негласному, в этот день трезвых быть не должно. При дворе так пили, так пили, так пили… Кто не пьет — тот врагом государства считался! Заводилой же в пьянстве князь Александр Куракин бывал: первым под стол валился. Анна Иоанновна молодость вспомнила: так же вот приехал к ней женихом герцог Курляндский, и люди русские тут же насмерть его споили. А потому сейчас Анна посматривала: как бы принц Антон Ульрих не впал в пьянство жестокое… Жених оказался тих и скромен, очень вежлив с людьми и совсем не глуп (скорее, даже умен). Но граф Бирен уже взялся подвергать его издевательствам разным. Очень уж обидно Бирену было, что сопляк из Вены, а не его сын Петр станет мужем маленькой принцессы…