– Не угадал. Рядовым.

– Рядовым? По своей воле из начальников рядовым на фронт просишься? А ты, парень, женат?

– Есть такое дело.

– Может, под судом состоишь?

– Да нет, – разговор становился забавным, – а что, женатый начальник не может добровольно на фронт пойти? Как все, Родину защищать?

Машина резко затормозила.

– А ну вылазь!

– Ты чего? Какая муха тебя?..

– Ничего, сам дойдешь, придурок.

У двери призывного пункта вытянулась очередь плохо одетых мужчин. Хорошо хоть гораздо более короткая, чем накануне. Слепко скромно пристроился в конец.

– У меня язва двенадцатиперстной кишки, а они опять повестку. У них там давно уже все про меня записано! Чем без толку бумажки слать, посмотрели бы лучше в личном деле, – жаловался унылый тип лет сорока другому такому же.

– В таком случае справка требуется.

– Есть у меня и справки, и заключение, и все, что душеньке угодно. У меня вообще белый билет.

– Значит, отпустят, – огорчился второй.

– А день-то потерян! – приободрился первый.

– У меня тоже, это самое… Двое детей, жена больная! Нашли кого призывать! У соседа сынок – орясина орясиной, пахать на нем можно, так нет, освободили, сволочи! Студент он, видите ли, мясомолочного института!

– Ты потише тут. А кто сосед-то?

– Директор продмага!

– Чего ж ты хотел? Ясен пень.

За два предыдущих дня Евгений Семенович успел уже по горло наслушаться подлых обывательских разговорчиков и на сей раз не стал вмешиваться. Когда подошел его черед, он молча положил перед опущенным козырьком военкома заявление, паспорт и военный билет.

– Это опять ты, Слепко? – поднял злое, осунувшееся лицо майор. – Глянь, Коробейников, опять этот деятель приперся! Ну, чего еще интересного скажешь?

– Вы не имеете права!

– Ты же вчера, помнится, товарищу Ворошилову жаловаться собирался. И как? Скоро меня под трибунал отдадут?

– Вы все-таки должны меня понять, мне совершенно необходимо…

– Необходимо? Ты начальник какого-то там долбаного института, и у тебя бронь. Все, разговор окончен. Проваливай! Моя бы воля, я б тебя…

– Почти всех моих сотрудников призвали! Бабы одни остались да я. Понимаете, стыдно людям в глаза смотреть!

– Ничего не знаю, пускай начальство твое с тобой разбирается. Еще раз сюда заявишься, сядешь за хулиганство. Это я тебе обещаю.

В глубоком отчаянии, Евгений Семенович вышел во двор. Всех, кто стоял перед ним в очереди, пузатый старшина трамбовал уже в грузовик. Некоторые пытались еще что-то ему доказать. Старшина отзывался безразличными матюгами. «А если? – забрезжило в голове отвергнутого начальника института. – Там наверняка никто проверять не станет. В крайнем случае, скажу, что по ошибке меня не записали». Потихонечку, бочком, он подобрался к самому борту.

– А тебе, цыган, чего, специальное приглашение требуется? – густо дохнул ему в лицо старшина. – А ну, лезь в кузов, б…!

Евгений Семенович поставил ногу на колесо.

– Слепко! – заорали из дверей военкомата. – Вернись! Слазь, тебе говорят!

Сгорая со стыда под ненавидящими взглядами из кузова, Евгений Семенович слез и медленно поплелся назад.

– Вот он, товарищ майор! Чуть не удрал. Уже, гад, в грузовик залазил.

– В грузовик? В наш? Слушай, Слепко, чем тут дурочку валять, разобрался бы со своим контингентом. Вот он, товарищ подполковник, Слепко этот!

– Товарищ Слепко? – протянул крупную, подрагивающую руку старик с подполковничьими нашивками. – Мне поручено организовать рытье окопов силами подведомственного вам учреждения. Вынужден вам доложить, что, явившись туда сегодня, я обнаружил полнейший бардак! Никто никому не подчиняется, никто ничего не знает, и вообще там никого нет! А сами вы, оказывается, развлекаетесь тут!

– Я сейчас вам все объясню, дело в том, что…

– Извольте немедленно приступить к исполнению своих прямых обязанностей! О вашем недостойном поведении будет подан рапорт!

В институте действительно было безлюдно. Ежась от неприязненных глаз сурового старика, Слепко обходил комнату за комнатой и, находя кого-нибудь, приказывал идти в актовый зал. К счастью, хоть Роза, его секретарша, оказалась на месте.

– Что тут у нас происходит, где все?

– Евгений Семеныч! Вы куда-то пропали, никто ничего не знал, разговоры всякие пошли…

– После. Товарищу подполковнику это совсем не интересно. Пробегитесь по третьему этажу и всех, кого там найдете, гоните в актовый зал. Да и в подсобку тоже загляните.

Набралось человек тридцать, в основном бесполезное старичье.

– Товарищи, – обратился к ним Слепко, – все, кто только может держать в руках лопату, срочно мобилизуются на рытье окопов. Вот товарищ подполковник вам сейчас объяснит.

– Товарищи, мне приказано обеспечить рытье окопов в… заданном квадрате. Отправление – через два часа. Советую прихватить продукты, у кого чего есть, питьевую воду, медикаменты. И теплых вещей побольше. Вопросы имеются?

Вопросы были, только толку от них не было. О многом старик то ли сам не знал, то ли говорить не хотел. Выходило, что отправляли их примерно на неделю, но не под Смоленск, где, согласно последним сводкам, проходила линия фронта, а куда-то гораздо ближе. Он обещал, что «снабжение всем необходимым, безусловно, будет обеспечено», но на первое время настоятельно советовал взять свое. Ночлег предполагался в полевых условиях и его следовало организовать также своими силами.

Одна особенно нервная бабуся завыла. Слепко поднялся:

– Женщины старше шестидесяти лет освобождаются. Каждому отделу немедленно разыскать всех отсутствующих! Что значит, не захотят? Все, кто не явятся к двенадцати ноль-ноль, будут уволены со всеми вытекающими. Карточки небось все хотят получать. Прибегут как миленькие! Абрамсон! Михал Исаич, организуйте, пожалуйста, получение шанцевого инструмента в хозуправлении. Одеял там, кстати, попросите, палаток, если есть, топоры… Ну, вы сами всё знаете, чего я вам рассказывать буду? Только срочно, чтобы к двенадцати обернуться.

Через два часа в зале сидели почти все остававшиеся в штате сотрудники, то есть человек семьдесят. Едва половина из них хоть как-то годилась для физической работы. На общем мрачном фоне выделялась небольшая, но очень веселая компания молодых людей. В центре ее блистал некто Грушевский, ладный спортивный парень двадцати пяти лет. Когда примерно за год до описываемых событий он впервые появился в институте, Слепко был очарован его умом и эрудицией. Но очень скоро охладел – Грушевский оказался форменным стрекозлом, все свои недюжинные способности употреблявшим исключительно на амурные приключения. Почему его не призвали, как других, – тоже вопрос. Говорили, что у него нашли какую-то редкую болезнь. Впрочем, он был активным общественником, занимался по линии комсомола физкультурной работой. Теперь он сидел у окна, в предпоследнем ряду, а свиту ему составляли три фигуристые девахи, тоже комсомольские активистки.