– И сверх того, пойдете под трибунал как дезертиры, независимо от половой принадлежности, – крикнул Александр Сергеич. – Учтите, никто тут с вами цацкаться не собирается! Я имею право вас всех сейчас расстрелять на месте! – заключил он и принялся расстегивать свою замечательную кобуру.

– Очень страшно, – сказал Грушевский.

– Грушевского, может, папаша еще и отмажет, а что до остальных, то это – вряд ли, – заметил Слепко.

Растрепанные девки полезли наружу. Следом показалась голова крайне раздосадованного донжуана.

– Какая чушь, – пробормотал он.

– Настоятельно вам рекомендую, молодой человек, немедленно приступить к работе!

– Слушайте! – воскликнула одна из девиц.

– Ну? – буркнул Слепко.

– Самолет.

Действительно, из-за леса доносился характерный звук мотора. Источник его быстро приближался. Все задрали головы. Очень низко, чуть не задевая верхушки берез, вынырнула огромная серо-зеленая с голубым брюхом двухмоторная машина. В глаза бросался черно-белый крест на хвосте. Она наискось пересекла шоссе и полетела, стремительно удаляясь, косо освещенная заходящим солнцем. Слева по полю неслась огромная черная тень.

– Возвращается, – сказал кто-то.

Действительно, самолет, уже превратившийся было в точку, сместился вправо, как бы завис на месте и явно начал увеличиваться в размерах.

– Мама... – прошептал Грушевский.

Машина с воем спикировала прямо на них, застывших, как зайчата на покосе, сделала крутой вираж и, качнув крыльями, полетела над самой дорогой к югу. Очень вдруг похолодало. Народ потянулся к куче хвороста, собранной «хозяйственной командой».

– Что, что это было? – тормошила Галя подполковника. Тот мрачно молчал, уставясь себе под ноги.

– А крест? Крест вы видели?

– Все понятно! – озарило вдруг Евгения Семеновича. – Это же был английский самолет. Мы теперь с ними союзники, ну вот и… Я сейчас вспомнил, такой крест, прямой, – это английский.

– Откуда здесь взяться английскому самолету? – недоверчиво протянула Вера Сергеевна.

– Это германский крест, – выговорил Голавлев.

– Не может быть, – привычно заспорил Слепко, – это же полная нелепость, не мог он досюда долететь, зачем? А вдруг это был наш самолет, специально, вы понимаете?

– Это был немецкий фронтовой бомбардировщик, – включился в обсуждение появившийся из лесу Грушевский.

Евгений Семенович настаивал на своей версии, упирая на логику и здравый смысл. С ним не спорили.

– Товарищи, как бы там ни было, мы можем еще немного поработать, до темноты осталось не меньше часа, – возвысил голос Голавлев. Как ни странно, его послушались. Даже Грушевский и его девицы. Когда Евгений Семенович выбросил наверх последнюю лопату земли, они так углубились, что едва сумели выбраться.

Спустившись на ощупь к мелкому, но быстрому ручью, все трое плескались в ледяной воде, пока скулы не свело от холода. Зато к Слепко вернулся оптимизм, на душе улеглась тревожная путаница. Громко, возбужденно переговариваясь, подошли к ярко светившемуся во мраке костру. Ужин уже был готов, ждали только их. Добровольные поварихи объединили продуктовые запасы и приготовили еду в нескольких кастрюлях. Евгений Семенович тоже разыскал свою сумочку и обобществил имевшиеся там жалкие крохи. Особых разговоров не было. Каждый думал о своем. Грушевский, между прочим, заметно присмирел.

– А если он все-таки немецкий, почему тогда по нас… по нам не выстрелил? – нарушила молчание Вера Сергеевна.

– Зачем? Мы же не солдаты, – предположила Роза.

– Ну, все-таки… Окопы рыли.

– Об этом нелегко было догадаться.

Грушевский хмыкнул, подполковник, и так сидевший мрачнее тучи, насупился еще сильнее. Но на аппетит никто не жаловался, и он в том числе. Когда кастрюли опустели, все расползлись по «своим» палаткам. Вокруг была жуткая гиль, и оставаться под звездным небом не хотелось. К тому же стало вдруг так холодно, что стоило отвернуться от огня, как изо рта начинал идти пар. В соседях у Евгения Семеновича оказались Голавлев, Федор Лукич и, разумеется, Роза с Галей. Мужчины сходили за сеном и наполнили им квадратное помещение почти до брезентовой крыши. У подполковника имелась шинель, у девушек и бухгалтера – казенные байковые одеяла. У Слепко ничего такого не оказалось, но в тесноте и его не обидели. Когда принесли кастрюлю с дымящимся кипятком, задернули полог, зажгли свечку и заварили чаек, да еще Федор Лукич бросил туда смородинных листьев, специально нарванных им у ручья, – всем им стало уютно, тепло и очень хорошо. Непонятная война, страшный самолет – потускнели и ушли, остались только крепкий чай, запах сена и лица хороших людей вокруг. Федор Лукич, скопивший в ожидании выхода на пенсию огромный запас лесок, крючков, поплавков и тому подобного, принялся, как обычно, трындеть про рыбалку, а Евгений Семенович, нетерпеливо перебивая его, – про всякие вообще смешные случаи, произошедшие с ним когда-то.

Кто-то заскулил снаружи, заскребся в брезентовый полог. Оказалось, что это библиотекарша Зоя.

– Кто вас обидел, Зоенька? – в унисон спросили Евгений Семенович и Роза, а сердобольная Галя бросилась обнимать и оглаживать несчастную.

– Я не мо-гу-у с ни-ми. Там такой у-ужас! Такая га-адость! И ко мне тоже уже пристава-ать стали.

– Что такое? Где? – всполошилась вся компания.

Оказалось, она попала в палатку Грушевского. У них там была водка. Она отказалась пить, хотя ее заставляли. Вскоре хихиканье, неприличные анекдоты и смутная возня в темноте перешли в то самое, о чем она не могла говорить, только рыдала, уткнувшись в Галин живот. Мужчины пошли на разведку. Из стоящей над обрывом палатки действительно раздавались характерные стоны. Слепко решил, что по возвращении разделается с Володькой безжалостно. Подполковник, по обыкновению, ухватился за свой парабеллум.

– Там насилуют, вы что, не слышите?

– Не думаю, Александр Сергеич, идемте, а утром мы с ними разберемся как следует.

– Нет! Там творится… преступление. Сейчас я его по закону военного времени…

– Не стоит.

– Товарищ начальник института, если вы робеете перед этим контриком, я и без вас с ним справлюсь! Не сметь меня задерживать!

– Только не стреляйте, – попросил Евгений Семенович и пошел вместе с ухмыляющимся Федором Лукичом назад, в теплую палатку.

Голавлев появился минуты через три, красный и злой.

– Ну, что там? – встревожено, спросила его Галя.

– Надо бы их в расход пустить, да патронов жалко.

Разговор увял, и вскоре все они, включая Зою, уснули, прижавшись друг к другу, как котята в корзинке.

Под утро ударил заморозок. Евгений Семенович, ничем почти не укрытый, весь извертелся от липкого холода. В итоге ему пришлось разлепить веки и вылезти наружу. Слева, из-за рваной кромки леса, высовывался уже лучистый краешек солнца. Плотно запахнув за собой полог, он сел на сапог Федора Лукича, намотал портянки, обулся. Трава полегла и увяла, вся в ледяных сверкающих каплях. Забежав на минутку в лес, он наткнулся на семейку отличных подберезовиков, а по пути к ручью набрал грибов в подол своей рубахи. От воды пробирало так, что одеревенели руки и ноги. Когда он вернулся в лагерь, у кострища стояли Вера Сергеевна и одна из ученых дам, с мятыми со сна лицами. Из их сбившихся буклей забавно торчали сухие травинки. Вера Сергеевна, поколебавшись, спросила, не возражает ли он, чтобы они вдвоем пошли в поварихи на все оставшееся время. Слепко не возражал.