Он был настолько недалек от истины, что Марина смутилась.

— Нет, просто… Ваша профессия никак не связана сфундаментальной наукой, правильно я понимаю? Так что вы вполне можете не знать…

— И вы читаете лекции студентам? — живо перебил он.

— Ну да.

— А они вас слушают?

Марина развеселилась:

— По-разному. Бывает, слушают, а бывает, нет. Все зависит отвремени года, от их настроения, от моего настроения, от темы, от того, какаялекция по счету. Много от чего.

— А вы… профессор?

Тут она засмеялась. Искреннее изумление Федора Тучковапочему-то ей льстило.

— Я профессор, — подтвердила Марина, — я профессор и докторнаук.

Профессором и доктором наук она была всего месяц, но ФедоруТучкову вполне можно было об этом не сообщать. Нынешний отпуск как раз и былнаградой себе самой за несколько лет каторжной работы, завершившихся зашитойдокторской и получением профессорского звания.

Тут Федор Тучков сделал следующее: встал, поклонился исказал:

— Позвольте выразить вам мое глубочайшее уважение.

— Спасибо.

— Пожалуйста.

Марина посмотрела, не смеется ли он. Вроде бы не смеялся.

— Хотите еще кофе?

— Хочу.

— Надо подогреть.

— Позвольте, я сам! — вызвался Федор, очевидно, воздаваядань «профессору», и опять вскочил и ринулся к чайнику.

Нет, все-таки, наверное, он за ней таскается. Значит, ФедорТучков и есть мое отпускное «романтическое приключение», решила она со вздохом.То, настоящее, вряд ли состоится, зато при ней до конца отпуска останетсяФедор, если только его не сманит кто-нибудь помоложе и посвежее и… «не докторнаук».

Марина искоса на него посмотрела. Он хлопотал у чайника —зачем он там хлопотал, что делал? Чайник грелся сам по себе, при помощиэлектрической энергии, и никакого участия человека в этом процессе нетребовалось, но Федор все же как-то участвовал.

И это мой удел? Расписные спортивные штаны, светлые волосы,через которые просвечивает наивная розовая поросячья макушка, сладкие речи,привычка шумно прихлебывать из чашки и катать за щекой леденец?!

Что сказала бы мама? А бабушка?

— А вы? — спросила Марина со вздохом. — Вы ведь какой-то…чиновник?

— Чиновник, — признался Федор Тучков, — в министерстве.

— В каком?

Тут он почему-то запнулся на минуту, как будто не сразувспомнил название министерства.

— А… в МИДе.

— Часто бываете за границей?

— Знаете, — вдруг сказал он, — это такая же распространеннаяошибка, как думать, что все, кто работает на телевидении, непременно выходят вэфир. В эфир выходят два десятка человек, а работает на ТВ несколько тысяч.

— То есть вы за границей не бываете?

— Нет, я бываю, но… Вам добавить кофе?

— Да, спасибо. А почему вы отдыхаете здесь, а не… заграницей?

Он не мог сказать ей правду — ей не нужна была никакаяправда, — поэтому он соврал первое, что пришло ему в голову, — что-то проклимат, природу, сказочной красоты виды и вообще русский дух.

Она смотрела с сомнением — наверное, и в самом деле докторнаук, на мякине не проведешь!

— А ваша жена? Осталась в Москве? Или все-таки уехала заграницу?

Ах, вот в чем дело! В жене! Ну, с этим все просто.

— У меня жены нет, — признался Федор Тучков, подпустив вголос грусти, — у меня была жена… в молодости. Собственно, там она и осталась.

— Как это? — удивилась Марина, позабыв про хорошеевоспитание.

— Очень обыкновенно. Мы развелись через три года послесвадьбы. Она вышла замуж за моего институтского друга.

— А-а, то есть она — мерзкая и подлая притом?

— Боже сохрани! — перепугался Федор. — Прекрасная женщина!Превосходная! Мать троих детей, если мне не изменяет память.

В этой последней фразочке опять почудилась Марине какая-тостранность, игра, фарс, комедия, которую он сам перед собой ломал и радовался,что ломает так хорошо.

Почему? Зачем?

— А трое детей? Ваши?

— Нет, — обиделся Федор Тучков, — ее мужа скорее всего. Тоесть я, конечно, специально не выяснял… А почему вас все это интересует?

— Да меня это вовсе не интересует! — с несколько запоздавшейдосадой воскликнула Марина, и в это время из телевизора громко закричали:

— Ложись!!!

Федор с Мариной вздрогнули и уставились на экран, а ложитьсяне стали.

Эпопея Матвея Евгешкина была в разгаре. Злые люди активнонаступали, а добрые, порыдав немного для порядка, решили защищаться. Защищалисьони с помощью… танка. Марина проглядела, откуда именно взялся этот танк, —очевидно, режиссерская находка. Теперь добрые ехали в танке. Злые в паникебежали. Танк стрелял. Белый дым стлался по полям. Крупный план — женские глаза,в них ужас. Крупный план — глаза Матвея, в них слезы. То и дело повторялисьфразы типа «сволочи проклятые» — в адрес плохих, и «врешь, не возьмешь» — всвой собственный адрес.

Плохие вызвали подмогу. Атака захлебнулась.

Конец второй серии.

Закрутились рекламные цветочки и звездочки, и Федор Тучковсказал задумчиво:

— Экая дичь.

— Это точно, — от души согласилась Марина. Почему-то ей былостыдно на него посмотреть, как будто не Матвей Евгешкин снял шедеврик, а онасама и теперь не знает, куда деваться.

— Пойдемте на балкон, — пригласил догадливый Федор, —покурим.

Марина радостно устремилась на балкон, и телевизорвыключила, только чтобы не видеть обещанного продолжения шедеврика.

На балконе были сумерки, славные, теплые, июльские. Луна,прозрачная, летняя, висела над дальними елками, и елки казались синими, иасфальтовая дорожка внизу тоже казалась синей и серебряной.

Цикады трещали, то затихали, то начинали с новой силой.

— Как я люблю лето, — сказала Марина и даже зажмурилась отудовольствия, — больше всего на свете.