Никакие слова мужа не могли разубедить Кэсси в том, что она от природы не симпатична. Она чувствовала: Такк спит и видит себя мужем более сексуальной женщины.

И вдруг Кэсси нашла способ все это изменить. Их отдел в универмаге получил партию изысканного черного французского белья, соблазнительного до такой степени, что в нем ни одна женщина не уступит Брижит Бардо.

Ей обязательно надо обзавестись таким комплектом! Но откуда взять восемьдесят шесть долларов? Даже с учетом скидки, предоставляемой работникам магазина, ей эта роскошь не по карману.

И вдруг такая удача — магазин поднял ей зарплату на четыре доллара шестьдесят восемь центов в неделю. Она не стала ничего говорить Такку, а решила понемногу копить.

Когда все в доме засыпали, Кэсси пробиралась на кухню, залезала на стремянку и клала четыре доллара в пустую коробку из-под хлопьев «Келлогс».

Медленно тянулись недели одна за другой, но постепенно ее сокровище приумножалось. В последний раз, когда Она, боясь перевести дух, пересчитывала деньги, там было уже шестьдесят восемь долларов.

В субботу вечером Кэсси пришла домой и нашла записку от мужа, в которой он сообщал, что повел всех детей в пиццерию. Невзирая на усталость, она с восторженным трепетом полезла на стремянку, чтобы присовокупить к накопленному еще четыре доллара.

Но коробка выглядела как-то странно. В ней как будто стало меньше, чем в прошлый раз. Пересчитав деньги по одной бумажке, она, к своему ужасу, обнаружила, что там осталось всего пятьдесят два доллара.

Боль и гнев захлестнули Кэсси.

— Черт побери, в доме завелся вор!

За подозреваемым не надо было далеко ходить.

Она бросилась наверх и перерыла комнату Тимоти. В паре кроссовок она нашла деньги — куда больше, чем он мог накопить из двадцати пяти центов, выдаваемых ему в неделю на карманные расходы. И взять эти деньги он мог только в одном месте.

— Все, с меня хватит! — набросилась она на Такка, едва тот переступил порог. — Мы больше не можем его здесь держать. Завтра же переговорю с преподобным Ханрэханом.

Скандал был слышен по всему дому. Наверху в своей комнате Тим тоже все слышал.

— О господи! — прошептал он, вдруг ощутив страшную пустоту в груди. Что же ему теперь делать? Куда идти?

Была суббота. Вторая половина дня. Рахель взяла Дэнни и Дебору и поехала в Квинс навестить свою мать. Раввин Луриа, как обычно, остался дома и работал в кабинете. У него всегда хватало работы.

Он был погружен в детали одного необычайно сложного дела, которое предстояло рассматривать его религиозному суду. Речь шла о брошенной мужем женщине — агуне[9], которая обратилась за разрешением повторно вступить в брак. Его размышления прервал чей-то голос:

— Прошу прощения, сэр.

Раввин в изумлении поднял глаза.

— А, это ты, Тимоти! — Он с облегчением улыбнулся. — Я иногда забываю, что у тебя есть ключ.

Он порылся в верхнем ящике стола.

— Вот твое жалованье за месяц.

Протягивая конверт, рав Луриа вдруг почувствовал, что мальчик пришел не только за зарплатой.

— Садись, — пригласил он, указав на стоящий напротив стул. Он протянул мальчику тарелку: — Угощайся печеньем. Домашнее!

Тим покачал головой, отказываясь от угощения. Видно было, что ему хочется остаться, но он боялся начать разговор.

Рав Луриа взял инициативу в свои руки:

— Хочу тебе еще раз сказать, Тимоти, что все семьи, которым ты помогаешь, очень тобой довольны. Ты молодец!

— Спасибо, — смущенно отозвался Тим, — но, боюсь, я больше не смогу работать.

— Ах вот как… Что-нибудь не так?

— Да нет… — мужественно ответил Тим. — Просто мне, возможно, придется уехать в интернат.

— Что ж, — сказал раввин, — наверное, мне следует тебя поздравить, но, хоть это и эгоистично с моей стороны, должен сказать, что мне немного жаль, что ты уезжаешь.

— По правде говоря, сэр, я сам не больно этому рад.

Наступившее молчание означало, что оба наконец нащупали истинную тему разговора.

— Так кто же тебя заставляет ехать? — поинтересовался раввин.

— Тетя с дядей, — нехотя ответил Тим. Он поспешил извиниться: — Не следует мне отнимать у вас время…

— Да нет, что ты, — замахал руками раввин. — Пожалуйста, продолжай.

Тим набрался храбрости и ответил:

— Это все из-за украденных денег.

— Ты украл деньги?

— Нет-нет. — Лицо Тимоти исказилось от обиды. — Но дело в том, что кто-то стащил у тетки деньги из копилки, а когда она нашла у меня то, что я у вас заработал…

— И ты ей ничего не объяснил?

Он помотал головой:

— Дядька сказал, что ей это не понравится.

— Ну что ж, Тим, — нахмурился раввин, — ты должен ей все сказать, и как можно скорее.

— Поздно уже. Сегодня вечером она встречается с отцом Ханрэханом, чтобы договориться об интернате.

Снова наступило молчание, потом Тим почти непроизвольно выпалил:

— А вы не поможете мне, сэр?

— Как же я могу тебе помочь в этой ситуации?

— Вы могли бы поговорить с отцом Ханрэханом, — попросил Тим. — Я знаю, он вам поверит.

Раввин не смог сдержать горький смешок.

— Да уж… Это, я бы сказал, довольно резкое отступление от религиозных принципов.

— Ну, вы ведь оба священнослужители… — возразил Тим. — Ведь так?

Рав Луриа кивнул:

— Да, только веры у нас очень разные. Ну, да ладно, я ему позвоню и узнаю, угодно ли ему будет со мной встретиться.

Тим поднялся.

— Спасибо! Я вам правда очень признателен.

— Тимоти, прости, что я вмешиваюсь, — осторожно поинтересовался рав Луриа, — но если ты даже не можешь убедить своих дядю и тетю, что не виноват, разве ты никак не можешь заставить их тебя простить?

— Нет, сэр, — с болью в голосе ответил Тим. — Боюсь, вы не все понимаете. — Он помолчал, потом, глотая слезы, воскликнул: — Понимаете, они же меня ненавидят!

Он повернулся и, не оглядываясь, вышел.

Рав Луриа недолго постоял в задумчивости. Теперь понятно, почему он бил окна, подумал он.

Когда-то раввин Моисей Луриа смотрел в дула винтовок разъяренных чешских полицейских. Он бесстрашно противостоял банде хулиганов, намалевавших свастики на стенах его синагоги. Но звонить католическому священнику — это нечто совершенно иное.