В. Л.: И все уже абсолютно естественно воспринимают вас на этом посту, потому что когда говорят, «книги», то через тирее – «Григорьев».

В. Г.: Ну да, так сложилось, что я, видимо, был первым в правительстве, кто пришел из бизнеса. Именно из книжного бизнеса, где уже кое-что показал, доказал и требовал многого от власть имущих. Мне было ясно, какие преференции нужны нашей книжной индустрии, чтобы выжить, и нашим авторам, чтобы стать востребованными, популярными и спокойно себя чувствовать.

В. Л.: Я хотел бы вернуться к одной вашей фразе. В одном интервью вы сказали о книгах как об «интеллектуальном благосостоянии нации». Что вы имеете в виду?

В. Г.: Это многослойный пирог. Прежде всего, я всегда ратовал за то, чтобы наши ведущие авторы были востребованы, переводились на иностранные языки. Чтобы Россия экспортировала не только нефть и газ, но и интеллектуальную собственность в виде произведений, созданных российскими литераторами. У нас очень неплохой потенциал. К 2010 году уже с гордостью можно было сказать, что наши авторы начали замещать иностранных практически во всех коммерческих жанрах. Если вначале это был некий клуб литераторов, которые чувствовали себя обязанными сказать миру что-то гордое и великое, то позже стало понятно, что коммерциализированное книгоиздание позволяет еще и зарабатывать. Может быть, не всем, но первым 20–30 популярным авторам точно.

В. Л.: То есть стало возможным быть профессиональным писателем, жить литературным трудом?

В. Г.: Да, жить литературным трудом. Но для этого нужно было сперва освоить коммерческий жанр. И это было сделано. Но меня не столько интересовали коммерческие жанры, сколько привлекала детская литература, с которой мы легко и непринужденно могли войти в любую литературу мира. Для этого нужны были в первую очередь качественные переводы и неформальные отношения между издательствами. И, конечно, специалисты, обладающие компетенциями продвинуть свой интеллектуальный продукт на зарубежные рынки. И еще – мне очень хотелось, чтобы профессия литератора получила хотя бы слабые отголоски того звучания, которое имела когда-то…

В. Л.: …при советской власти.

В. Г.: Да. 1990-е годы, к сожалению, нивелировали все ценности. У нас были банкиры, юристы, кто угодно, но не литераторы. И ради этой цели мне удалось тогда создать «Большую книгу».

Я собрал средства с помощью предпринимателей, заинтересованных в том, чтобы российская литература развивалась.

В. Л.: «Большая книга» – знаменитый конкурс?

В. Г.: Это литературная премия. Ведущая литературная премия страны. Я запустил несколько литературных премий, но этой особенно горжусь, поскольку она была первая и поскольку она до сих пор жива.

В. Л.: Я как раз хотел у вас спросить, не слишком ли много у нас литературных премий и литературных объединений писателей?

В. Г.: Готов вам ответить на этот вопрос. Думаю, что премий не бывает много. Талантливые люди должны задерживаться в литературе. В 1990–2000 годы они уходили в рекламные агентства копирайтерами. Их соблазняли большими гонорарами за написание сценариев бесконечных сериалов и роликов. Эта подёнщина была довольно выгодной. Но, как известно, «служенье муз не терпит суеты». Наступая на горло собственной песне, талантливые люди рано или поздно прощались с профессией, терялись. Это было страшно.

В. Л.: Интересное было времяя – момент выбора, роковой перекресток для талантов.

В. Г.: Да, бесспорно. А премия – это одна из возможностей поддержать талантливого и важного для литературного процесса человека.

В. Л.: Вы говорите о конкурентоспособности, а кого из наших современных писателей переводят сегодня? Кто вошел в мировой литературный рынок?

В. Г.: Вы знаете, почему я начал с «Большой книги»? Победители «Большой книги» получают 20–25 контрактов издания на иностранных языках.

В. Л.: То есть это такая катапульта, которая выталкивает писателей в мир. Но где-то вы называли цифру, которая меня, откровенно говоря, просто поразила. Вы сказали, что в англоязычных Америке и Великобритании количество переводной литературы равно 3 % от общего числа.

В. Г.: Это так и есть.

В. Л.: Им что, неинтересен мир или им достаточно своих писателей? Почему такая мизерная цифра? У нас же переводится значительно больше иностранных произведений…

В. Г.: Может быть, я вас расстрою, но у нас в 1990 годах переводилось просто всё, потому что собственных коммерческих авторов не было вообще. Сейчас же все коммерческие ниши заняты собственными писателями, то есть деньги в массовой литературе остаются у своих.

В. Л.: И что?

В. Г.: То есть в нашей стране произошло примерно то же самое.

В. Л.: Но у нас эта цифра, наверное, все-таки не 3 %?

В. Г.: Нет. У нас побольше, до 15 %. Но важно, чтобы в эти проценты вошли действительно значимые для российского образования, науки и культуры книги. Это должна быть большая литература. И мы идем этим путем. Наши издательства не упускают ни букеровских, ни нобелевских лауреатов. Несмотря на то, что эти произведения могут быть достаточно спорными, они все же изданы на русском языке и доступны нашему читателю. В этой связи, конечно, нам всегда было обидно за наших потенциальных украинских читателей. Когда три-четыре года назад вышел указ президента Украины о запрете российских книг на территории Украины, пролоббированный местными издателями, мне было просто страшно. Они просто отрезали огромный пласт мировой литературы, мировой науки от своего читателя.

В. Л.: Актуальная тема. Как повлияют нынешние тотальные санкции на книгоиздание, на авторов, на получение прав?

В. Г.: Я бы сейчас не обсуждал это в отношении авторов, но, что касается индустрии в целом, вот здесь сложнее. Во-первых, перекрыты поставки легкомелованных бумаг. Это болезненно, потому что мы потребляли порядка 200 тысяч тонн такой бумаги в год. Камский комбинат – единственный, который делает подобную бумагу, выпускает лишь 70 тысяч тонн в год. Сегодня мы стараемся остановить безумное подорожание бумаги в связи с монополизацией оставшихся ЦБК. Это будет убийственно для индустрии. Роковыми для индустрии могут стать и проблемы с полиграфией. Несмотря на то, что мы вторая страна по добыче и освоению алюминиевых запасов, на нашей территории нет ни одного производства алюминиевых пластин, которые необходимы для полиграфии. Как выяснилось, выгоднее было раскатывать их в Японии или Германии и привозить готовые пластины сюда. Но это еще полбеды. У нас нет не только пластин, но и черной краски для полиграфии! Ладно, нет цветных красок – с этим можно было бы согласиться, но нет и черной!

В. Л.: Это же касается и газет?

В. Г.: Это касается и газет.

В. Л.: Давайте вернемся к книгам. Вы всегда очень внимательны,