Оливия щурится, пытаясь найти в буквах смысл, уверенная, что они вот-вот сольются в слова. Вдруг на ее плечо ложится рука, прикосновение мягкое и теплое, но когда Оливия поворачивает голову посмотреть, видит: плоть сгнила, сквозь кожу просвечивает кость.

Резко ахнув, Оливия садится. Она все еще в постели, ставни закрыты, в щели просачивается свет.

Сердце колотится, голова кружится, и вскоре Оливия понимает, что это было – всего лишь сон. Однако он уже ускользает из памяти, подробности размываются, и Оливия прижимает ладони к глазам, пытаясь вспомнить.

Не руку гуля, а дневник.

Оливия сбрасывает простыни, подходит к столу. Ей почти кажется, что она найдет там красную книжицу, но ее нет.

Взгляд падает на ящик стола и отверстие для ключа – маленькое, будто чернильное пятно. Оливия тянет за ручку. Ящик не поддается, но замок – препятствие пустяковое, шпилька для волос вскрывает его за пару секунд.

Внутри лежит утыканная иглами подушечка и маленькие пяльцы – на светлой ткани наполовину вышитые маки.

Чернильница, несколько набросков на истрепанных листах и пара почтовых бланков с изящным тиснением: «ГП».

Грейс Прио́р.

Ну конечно… Это была комната ее матери.

Оливия проводит ладонью по столешнице: дерево с годами стало гладким. Повинуясь странному порыву, она возвращается в кровать, ворошит смятую постель и, наконец, выуживает дневник матери. Тот, что всегда у нее был, с потертой зеленой обложкой.

Оливия аккуратно кладет его на стол. Для дневника там нет впадины, ни выбеленного солнцем пятна на дереве, и все же она будто на своем месте. Симпатичная зеленая книжица, что казалась столь чужеродной в Мерилансе, здесь – словно дома, вписывается в обстановку, как выполненные одной рукой рисунки.

Оливия выдвигает кресло, садится и кладет руки на обложку, воображая себя в образе матери. Ее снова одолевает сон, и она закрывает глаза, пытаясь вспомнить что-нибудь еще, пока образ не стерся совсем.

Кто-то костяшками пальцев барабанит в дверь, и Оливия вздрагивает. Быстро смахивает дневник в ящик, словно это секрет, поднимается на ноги, и тут в комнату, будто порыв ветра, влетает Ханна, придерживая на бедре поднос.

– По утрам в доме холодно, – приветливо говорит она. – Так что я решила, согреться тебе не помешает.

Оливия благодарно кивает и отходит в сторонку, а Ханна водружает поднос на стол и тянется к окну, чтоб открыть защелку ставен. Те распахиваются, и комната наполняется свежим воздухом и лучами солнца.

А потом Ханна вдруг достает из кармана золотой ключик и кладет на стол. Железо с упреком звякает о дерево, и Оливия вздрагивает.

– Ты не должна выходить из дома в темноте, – заученно говорит Ханна, будто твердит правило.

В Мерилансе была целая куча правил. Большинство казались бессмысленными пустышками, существовавшими лишь для того, чтобы продемонстрировать: школой правят матушки. Но глаза Ханны горят подлинной тревогой, потому Оливия кивает, хотя не проведет здесь больше ни одной ночи.

Выглянув в окно, она понимает, что ее комната расположена в передней части дома – окна выходят на подъездную аллею, ленту шоссе и далекую арку с надписью «ГАЛЛАНТ».

Оливия смотрит вниз, но не видит машины, которая ожидала бы ее, чтобы снова отвезти в Мериланс, только фонтан и в его центре фигуру женщины из светлого камня.

Ханна опускает взгляд на ящик стола: из замка все еще торчит шпилька. Затаив дыхание, Оливия готовится к упрекам, но Ханна только негромко и искренне фыркает.

– Твоя мама тоже была очень любопытной.

Оливия тут же вспоминает, как Эдгар сказал, что Ханна живет в доме дольше всех, и та, наверное, замечает невысказанный вопрос на лице девочки, кивает и говорит:

– Да, я знала Грейс.

Грейс, Грейс, Грейс… – эхом звучит в голове Оливии.

– Мэтью ее не помнит. Он был еще ребенком, когда Грейс нас покинула, но я уже жила здесь, когда она родилась. Я была здесь, когда она убежала. Весь дом – то, что от него осталось, – ждал ее возвращения, но я понимала, этому не бывать.

«Расскажите мне, – знаками показывает Оливия, надеясь, что Ханна прочтет если не по жестам, то по ее глазам, как ей нужно это узнать. – Расскажите всё!»

Ханна с неожиданно усталым видом опускается в кресло, пробегает пальцами по волосам; в каштановых локонах проглядывают серебристые нити. Оливия наливает ей чашку чая, но Ханна только фыркает, пей, мол, сама.

Оливия подносит чай к губам. У него весенний, медово-мятный вкус, она обхватывает чашку руками и слушает рассказ.

– Когда я впервые увидела тебя на пороге, то решила, что ты призрак.

Оливия кивает на свои бледные кисти, но Ханна улыбается и качает головой.

– Не в том смысле. Просто ты выглядишь в точности как она. Твоя мама. Грейс с детства была своенравная и умненькая. Но здесь она всегда не находила себе места, – сцепив пальцы в замок, говорит Ханна. – Ее собственная мать покинула Грейс в слишком юном возрасте, а потом заболел и отец – она была примерно твоих лет, когда он в течение года скончался. Старший брат Грейс, Артур, находился в отъезде, и весь дом остался в нашем распоряжении – моем и твоей мамы. Так много свободы, и все же Грейс всегда желала большего. Вечно где-то бродила, вечно что-то искала.

У меня была птица. Я держала ее в клетке…

– Сущее наказание, вот кем была твоя мама, да еще дом был слишком велик для нас двоих, вот я и наняла в помощь Эдгара. Вскоре вернулся Артур и привез милую девушку – Изабель, так ее звали, – они поженились в саду. Торт я стряпала сама. Родился Мэтью, а следом и Томас…

Она резко сглатывает, будто хочет взять последние слова обратно.

– Что ж, – продолжает Ханна. – Счастливые были деньки. Но даже тогда Грейс вполглаза поглядывала на дверь.

Но однажды ее кто-то выпустил.

– Артур всегда был спокойным, а Грейс – словно дым, неустанно искала выход. – Взгляд Ханны рассеянно скользит по комнате. – Как-то утром я пришла, а ее нет. Ставни открыты, окно нараспашку, словно Грейс упорхнула.

Оливия косится на окно.

Теперь я гадаю, а вдруг это моих рук дело?

Ханна откашливается.

– Может, ты винишь ее за то, что она ушла, но я никогда не винила. Жить здесь нелегко.

Как и в Мерилансе, мрачно думает Оливия. Спросил бы кто ее – она бы в тот же миг выбрала Галлант. Он – будто дворец. Будто мечта.

Ханна поднимает взгляд, внимательно смотрит на Оливию.

– Она написала мне. Один раз, перед тем, как ты родилась. Не сказала, где находится или куда направляется. Ни слова о твоем отце, но я знала: что-то не так. Я поняла по ее письму…

Ханна осекается. Оливия видит, как блестят ее глаза, видит подступающие слезы.